— Может, подвезти, старшина?
— Спасибо, мне рядом, — ответил Вахид и увидел на переднем крюке автопогрузчика камеру. — Вот если водички можно…
— Пей, — охотно разрешил Ефремов.
— А ну-ка сними камеру! — произнес кто-то над самым ухом.
Он обернулся: Истат. Стоит в двух шагах от него в ярком цветастом платье. По смуглым щекам разлился румянец. Губы приоткрыты и словно охвачены пламенем. Большие черные глаза смотрят дерзко.
— Сними, сними камеру!
Камера была основательно наполнена водой. Держать ее было трудно.
— Выше! — распорядилась Истат и тряхнула тяжелыми косами.
— Так? — спросил Шарапов, не без усилия поднимая камеру над головой.
Девушка кивнула.
— А теперь лей.
Он наклонил камеру. Истат вдруг подскочила и встала под струю.
— Что ты делаешь, девона?[6] — окончательно сбитый с толку, спросил он.
Теперь Истат стояла перед ним мокрая и смешная. Цветы на ее платье почернели. Платье туго обхватило хрупкую девичью фигурку.
— Ну зачем ты это сделала? — спросил Шарапов с нарочитой строгостью. — Испортила платье.
— Пусть! Все платья испорчу. Приду к вашему начальнику. Покупайте, скажу, новые, раз заставляете меня обливаться.
— Тебя скорпион укусил, что ли?
— А почему купаться не разрешают? Что я, на тот берег уплыву? — Глаза у нее стали колючими. — Чего молчишь?
— Нельзя купаться, — сказал Шарапов.
— Всегда было можно, а теперь нельзя?
— Нельзя, — твердо повторил Шарапов. Он не мог ей объяснить, что этот приказ начальника отряда связан с последними событиями на границе. — У нас говорят: в жаждущую землю лей воду, понимающему говори слова.
Девушка круто повернулась.
— Постой, у меня дело есть! — Вахид загородил ей дорогу. — У меня знаешь сколько вопросов?
Она повела плечами и сама задала вопрос:
— А кто сказал:
— Не знаю.
— Омар Хайям.
Шарапов начал сердиться. Время его истекало, а он был еще далек от цели своего посещения.
— Ну не все ли равно, что сказал Хайям? — заметил он миролюбиво и стал объяснять: — Понимаешь, мы на заставе решили…
— Что вы решили?
Голос у старшины дрогнул:
— Меня майор Серебренников послал.
Он шел рядом с Истат и страшно злился на себя, на нее и особенно на Ефремова. Если бы тот не подвернулся со своим автопогрузчиком, ничего бы не случилось.
Она вдруг остановилась.
— Так что майор Серебренников?..
Шарапов уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.
Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь. Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг почувствовал себя одиноким.
Он понимал: Максиму Максимовичу пора списываться на берег — годы немолодые, здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Будет совсем тоскливо. Не было для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относились друг к другу с подчеркнутой официальностью.
Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар не знал этого и привязался к нему. В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но Максим Максимович пообещал: «Вот, салага! Погостишь у меня недельку —
и вместе махнем на фронт». Дом оказался пустым. Жена умерла перед самым его приездом. Моряк загрустил.
А Мансуров так и остался у него. Окончил среднюю школу, пограничное училище, служил в Закарпатье, а потом перевели в родные края.
Взгляд Мансурова упал на образцы паспортов, которые, точно на парад, выстроились перед ним в опломбированной витрине под стеклом. Правофланговым стоял дипломатический паспорт с золотым гербом на обложке. Рядом с ним такой же нарядный служебный. Затем еще какие-то специальные. А замыкал парад так называемый общегражданский загранпаспорт — в бордовом переплете и тоже с гербом, на котором золотом вытиснено: СССР.
Вот такой паспорт был похищен у журналиста Басенюка.
Мансуров включил приемник. Москва передавала вальсы Штрауса, накладкой ворвались сигналы точного времени. Сверил часы. Работа в поселке давно закончилась. А молодой начальник КПП привык к жизни без выходных и свободных часов: граница требовала полной отдачи сил.
Проверив, заперт ли сейф, Мансуров вышел на улицу и сразу столкнулся с Истат. Девушка была в мокром платье. На смуглом лице сияла улыбка.
— Откуда, Истат?
— Разве не видно? — ответила она задорно. — С работы.
— А почему мокрая?
Она прижала руки к груди:
Вскинула на него глаза:
— Кто это сказал?
— Ты, — ответил Мансуров.
— Это сказал великий Саади, — засмеялась девушка и побежала дальше.
А к Мансурову подкралась тоска. Он не заметил, как старательно кивал ему с автопогрузчика Ефремов. Не заметил и позже, как неизвестно откуда появился майор Серебренников. Он подошел к Мансурову, который одиноко сидел на свежевыструганной скамье перед воротами КПП, и прогудел в самое ухо:
— Спим, товарищ старший лейтенант?
Мансуров вскочил.
— Товарищ майор, на участке без происшествий. Докладывает начальник КПП…
— Как то есть без происшествий? — перебил Сереренников. — А если вы не замечаете старшего офицера, разве это не происшествие?
В порту заработал движок. Словно потревоженные им, в сгустившейся темноте задрожали звезды.
— Рассказывай, как живешь, — спросил майор, шумно усаживаясь на диване в кабинете Мансурова.
Оказалось, что никаких новостей у начальника КПП действительно нет. Служба как служба. Живет не жалуется.
Серебренников покачал головой.
— Сколько часов ты проводишь в этом кабинете? — спросил он. Начальник КПП сделал движение, чтобы подняться. Серебренников жестом остановил его: — Ну так сколько?
— Много, товарищ майор.
— А дома?
Мансуров понял, куда клонит Серебренников. Не в первый раз заговаривает он с ним о том, что пора жениться. Только ведь это ни к чему.
Серебренников подошел к окну. Стирая звезды, по небу плыла чуть розоватая половинка луны.
Мансуров тоже подошел к окну, встал рядом с майором. Серебренников произнес задумчиво:
— Представьте себе вот такую же ночь и луну. Первое послевоенное лето. Я — лейтенант, и в моем подчинении младший по званию офицер — Нина Кравченко. Вызывают нас в Одессу, в штаб соединения. Добрались мы на попутном грузовике до ближайшей станции. Смотрим, стоит на путях поезд. Мы неплохо устроились у окна, и поезд тронулся. Мимо с ревом промчался встречный. «А этот куда же?» — спросил я пожилого мадьяра. «В Одессу…» И тут выяснилось, что мы сели не в тот поезд…
Серебренников улыбнулся своим воспоминаниям, положил руку на плечо Мансурову:
— Просто ты еще не встретил девушку, которая бы понравилась по-настоящему.
Потом начальник КПП провожал Серебренникова. Было темно и тихо. Они шли по рельсам узкоколейки. Теперь майор снова думал о капитане Ярцеве. Безусловно, Серебренников знал, что Ярцева недавно вновь собирались перевести с повышением. Но майор видел, как тот привязан к заставе, и считал, что лучше его не трогать. Хотя поговорить с ним, вероятно, следовало.