– Было? Значит, теперь все изменилось?
Таррин щурит глаза.
– Я не прошла соревнования, верно? Теперь… он занят. Сосредоточен на тех, кто готовится к национальному этапу. Но это он всегда ездил со мной по выходным на загородные сборы. Других детей возили родители, ночевали с ними в мотелях и все такое. Мои же не могли провести все выходные вдали от работы.
Лили слышит вдалеке завывания сирены. Туман снаружи густеет, и все еще идет ливень. Видимо, на дороге что-то случилось.
– Мои родители не похожи на других. Другие матери пекут сладости для благотворительных ярмарок, но моя… Выписывает чек, вроде того. У нее нет времени на такое дерьмо.
Сирена раздается все громче – заунывный вой сквозь ветер и дождь. Лили терпеть не может сирены. Они пробуждают темные воспоминания. Воскрешают ужасные времена из детства, когда она потеряла родителей и брата. Когда стала сиротой. Сирены пробуждают животный, физиологический отклик в теле, отделенный от разума. Она не в состоянии это контролировать. Как врач, Лили знает, что травма живет в теле человека и тело хранит ее, даже если разум отказывается помнить произошедшее. Даже если событие полностью вытеснено в бессознательное.
Отчасти потому Лили и стала психологом – ей не понаслышке известно, сколь губительные долгосрочные эффекты может оказать на ребенка травма и как шокирующие события могут сформировать подростка и взрослого человека. Цель ее жизни – помогать другим справляться с ментальными проблемами, доказывать, что ужасные события прошлого не обязательно разрушают нас безвозвратно. Ее задача – каждый час, день, неделю, месяц, год – показывать снова и снова, что человек способен сделать выбор и изменить рассказ, переписать шаблоны истории. Что человек не обязательно определяет прошлое. И генетика тоже. Люди могут меняться.
Это ее призвание. Ее цель. Каждому нужна цель.
Лили снова смотрит на сарай. На этот раз Таррин следит за ее взглядом. Лили видит, что пациентка тоже прислушивается к сиренам. К ним присоединяются новые. Воющий, неровный хор становится все громче. Стук наверху. Сквозь стены слышно, как Том зовет их дочь, Фиби. У Лили бешено колотится сердце. Ей становится жарко. Взгляд снова падает на часы на стене. До конца сеанса лишь несколько минут. Нужно разгадать причину.
– Таррин, можем… мы, хм… вернуться к тому, о чем ты упомянула раньше? К новой протеже твоего тренера?
Она тяжело вздыхает.
– Вы имеете в виду новую девушку с «самым большим потенциалом»? – она изображает очередные кавычки. – Теперь это Салли-Энн.
Сирены звучат уже очень громко. Судя по звуку, машины движутся по их улице. У Лили перехватывает дыхание. По коже ползут мурашки. Она едва способна думать.
– Значит… Чтобы обладать большим потенциалом для олимпиады, нужно быть красивой?
– Что?
– Ты сказала, она моложе и красивее.
– Идите к черту.
Лили моргает. Сирены становятся еще громче.
– Кроме того, тренер такого не говорил. Это Салли-Энн передала мне его слова. И, возможно, она лжет. Думаю, она в него влюблена. И это гребаное идиотство. Как вообще можно влюбиться в тренера и думать, что это поможет тебе попасть в команду мирового уровня?
Сирены кричат прямо возле дома. Красно-синие огни внезапно мелькают за жалюзи узкого окна, которое выходит на улицу, и их отблески пульсируют на стенах и потолке офиса Лили. Она поднимается со стула и спешит к окну. Раздвинув шторы, она видит, что две полицейские машины останавливаются прямо возле их дома. Сирены смолкают. Распахиваются двери. Три офицера в форме выходят под дождь. Но огни продолжают мелькать в тишине. Лили слышит, как Том зовет Мэттью.
– Кстати, тренер женат, и его не интересуют малолетки, – говорит Таррин и подходит к Лили, чтобы посмотреть в окно.
У Лили ускоряется пульс. Она не может сосредоточиться. Она слышит, как открывается передняя дверь их дома.
– Впрочем, брак не играет никакой роли, – продолжает Таррин. – Я видела тренера с женщиной, которая явно не его жена и определенно не малолетка. Он целовал ее за спортивным центром.
Лили видит, как Том спешит навстречу копам. На нем оранжевый дождевик – а не, как обычно, красный – и штаны для бега со светоотражающими полосками. Волосы промокли насквозь и прилипли к голове. Кроссовки покрыты черной грязью.
– Господи, это ваш муж? – спрашивает Таррин. – И что здесь делает полиция?
Мэттью
Мэттью Брэдли слышит стук деревянной калитки во дворе. Он думает, это ветер.
Все еще в пижаме, он встает коленями на кровать и выглядывает в мансардное окно своей комнаты на чердаке. Весь чердак – его личное пространство. Его сторожевая башня. Мансардные окна выходят на три стороны – на задний двор, на улицу перед домом и в боковой переулок, где у матери есть два парковочных места для пациентов. Он король своей крепости. Все видит и все записывает. Сейчас лето, и завтра будет солнцестояние – самый длинный день в году, – но этим ненастным утром темно, словно сейчас зима. Стоит густой туман, и дождь льет стеной. Вода струится по маленьким окошкам. Когда он выглядывает наружу, то видит, как с тополя отламывается ветка. Она летит вниз, ударяется о бельевую веревку и падает на траву.