Гласс на минутку расстерялся, но потом решил сменить тему:
— Значит, карьера кинозвезды тебя не прельстила, — лучезарно осклабился он. — И ты решила с ней завязать.
— Скорее, она со мной, — сдержанно возразила Пегги. — После десяти лет мне не предлагали ни одной роли.
— Наверное, из-за родителей. Они боялись, что ты начнешь отставать от одноклассников, хотели, чтобы ты была как все девочки…
Но Пегги снова покачала черноволосой головкой:
— Ой, что вы… Совсем наоборот. Они изо всех сил старались пристроить меня еще на какую-нибудь роль. Ну а такой, как все, я уже быть не могла.
Гласс не стал спрашивать почему. Но Пегги ответила сама:
— Много лет мне просто не давали нигде проходу. «Ты случайно не Милашка Пегги? Помню-помню: какая же ты была хорошенькая!» До того довели, что я боялась выходить из дому. А в школе вообще был какой-то кошмар… Хотите знать, что я на самом деле обо всем этом думаю?
Ведущий, естественно, кивнул, по-прежнему сияя оскалом, но по его опасливому взгляду Юпитер понял, что Милтон Гласс совсем не жаждет услышать от Пегги откровенное признание.
— Если у меня когда-нибудь будет ребенок, пусть он станет кем угодно, хоть гробовщиком… Только не актером. А что: нормальная работа, по крайней мере надежная, с такой профессией можно не волноваться будущем.
— Кстати, о будущем, — ведущий тут же ухватился за возможность сменить тему разговора. — Лично у тебя есть на этот счет какие-нибудь планы?
И тут Пегги наконец-то улыбнулась ему в ответ — грустной мечтательной улыбкой.
— Да, мне очень хочется попасть в колледж, если, конечно, удастся скопить достаточную для этого сумму. Противно, когда замечают только, что ты смазливая. У меня ведь имеются и мозги, и я вполне могла бы научиться чему-нибудь интересному. И полезному.
— Уверен, что твои мечты сбудутся.
С явным облегчением он развернул свое кресло, сев лицом к Балбесу.
Если он и в самом деле рассчитывал на более приятную светскую беседу, чем с Пегги, то совершенно напрасно. Оказалось, что Балбес работает механиком в гараже и полон желания поделиться со зрителями тайнами своего замечательного ремесла:
— Лежу я, значит, под чьей-нибудь тачкой, и масло капает мне в глаза, и сажа въедается под ногти, а плечи наливаются свинцом от усталости, пока я отвинчиваю какую-нибудь…
— А ты не подумывал вернуться в кино? — перебил его Гласс, надеясь поговорить с ним о более занимательных вещах. — Ты же сам сказал, что в детстве был неплохим актером.
— Чтобы я снова подался в актеры? — Балбес скорчил гримасу отвращения. — А вы знаете, сколько у вас тут в Голливуде безработных, а?
Похоже, Милтон Гласс не знал. А если и знал, то предпочел сохранить это в тайне.
— Ты тоже стал жертвой своей популярности? — спросил телевизионщик. — И к тебе, как и к Пегги, приставали на улице?
Нет, к Балбесу никто не приставал.
— Когда мне больше не нужно было брить голову для роли Балбеса, я отрастил волосы и спрятал — примерно как сейчас — свои знаменитые уши с длинными мочками. Знаменитые, потому что в фильме мне велели все время резко вертеть головой, чтобы мочки потешно тряслись. А с такими волосами меня даже собственная мать поначалу не узнавала.
Милтон Гласс спросил, какие у Балбеса виды на будущее. Как Юпитер и думал, будущее не особенно его заботило. Но Юпитер точно знал, что очень заботило Балбеса в данное время: любой ценой заполучить приз в двадцать тысяч долларов.
Ногастик, выяснилось по ходу беседы, почти все последние годы был безработным. Зато Ищейка приятно удивил немного скисшего ведущего. Оказалось, что он сейчас учится на первом курсе колледжа.
— И очень этому рад, — признался он. — Мой отец юрист, и, говоря откровенно, он очень настороженно отнесся к тому, что его сына стали снимать в кино. Просто он поддался на уговоры одного из своих клиентов, продюсера с киностудии. Побывав однажды на репетиции, отец здорово огорчился, увидев, на какие тяжкие муки он меня обрек.
— Ну а тебе в школе досаждали из-за твоей популярности?
— Какое-то время очень. Ведь я очень был похож на Ищейку — у меня была дурацкая привычка ходить с опущенными глазами и все время зыркать по сторонам. Я избавился от нее только годам к четырнадцати. А потом про наш сериал постепенно забыли.
Опять подошла очередь Юпитера.
— А что ты сейчас делаешь? — повернулся к нему мистер Гласс.
— Как что? — с искренним недоумением спросил Юп, — Ничего не делаю. Просто сижу.
— Я спрашиваю, чем ты вообще занимаешься, не здесь в студии, а там, где ты живешь…
— А-а-а… — понимающе протянул Юп. — Живу я в этом… ну… в Роки… то есть не в Роки, а в Роки-Б-бич. Который на п-п-побережье.
— Слушай внимательно: что ты там, на своем побережье делаешь?
Юп опять был здорово озадачен и до того сильно потянулся к мистеру Глассу, изображая усердное внимание, что чуть не вывалился из кресла. После очень напряженных раздумий Первый сыщик сообщил, что на «п-п-побережье» он «иногда к-к-упается».
— А в школу ты разве не ходишь? — Ничто не могло стереть с лица Милтона Гласса ослепительной улыбки, но в голосе его послышались нотки раздражения.
— Н-н-нет, в-в-ведь сейчас ка-каникулы. Летние, — любезно уточнил бывший Толстячок.
Этим Юпитер окончательно добил приставучего ведущего, и о планах на будущее тот уже просто не рискнул его спрашивать.
На этом основная часть беседы завершилась, но оставалось еще целых шесть минут из отведенного на нее времени.
Гласс направил лучи своей улыбки на камеры:
— А теперь поговорим о добром старом времени; я уверен, Маленьким Плутишкам есть что вспомнить. На съемках всегда случается много забавных неожиданностей.
Опять начали с Пегги.
— Больше всего я запомнила парикмахершу, — честно сообщила она. — Эта тетка так здорово драла мне расческой волосы, что у меня потом вся кожа на голове болела.
У Балбеса самым ярким воспоминанием были дни оплаты:
— С нами расплачивались вечером в пятницу. Причем наличными. Деньги обычно выдавали в толстом коричневом конверте, заклеенном красной полосочкой.
— Да, могу себе представить, каким это было для тебя счастьем. Ведь верно? — заранее зная ответ, весело спросил Милтон Гласс.
— Было. Только не для меня, — криво усмехнулся Балбес — Для папашки моего. Он каждую пятницу заявлялся в студию — чтобы выудить у меня эти денежки.
Ногастик рассказал про то, как его заставляли надевать огромные ботинки, а чтобы они не сваливались, напихивали в мыски бумагу.
— У меня все время на пальцах набивались здоровенные мозоли, и они лопались.
А вот Ищейка больше всего запомнил не съемки, а перерывы между ними:
— В те дни, когда не было съемок, папа пораньше приходил с работы, и мы шли играть в волейбол или купаться. О Боже, мы просто не могли дождаться, когда, наконец, кончится мой контракт со студией.
Юп изобразил, будто он вообще ничего не помнит.
— Я б-б-ыл тогда совсем ма-ма-маленьким, — еще раз повторил он. И, потупившись, признался, что он даже не помнит, кого играл. — Эт-т-то п-потом к-кто-то мне рассказ-з-зал. П-про Т-толстячка.
— Представляю, каким это было для тебя откровением, — тут же нашелся Гласс, натужно усмехнувшись.
Ох и напрасно он ввернул такое вот словечко. Юп явно не понял, что это за «откровение» и с чем его едят. Пока Гласс растолковывал Юпитеру, что оно означает, осталось всего три минуты.
Ведущий обернулся к воображаемым зрителям:
— А теперь сюрприз, — с заговорщицким видом объявил он, сияя. — Всем участникам нашей встречи — в благодарность за то, что Плутишки были сегодня с нами — я хочу вручить от имени студии по ценному подарку. Трикси, будьте любезны!