Никакой дороги дальше видно не было, и пришлось несколько минут подождать проводников. Они шли пешком, опекая навьюченных лошадей без седоков.
Следуя за проводниками, отряд снова тронулся в путь. Дорога стала ещё труднее. Сверху неимоверно жгло солнце. Его палящие лучи проникали через широкие сомбреро, и пот катился градом, попадая в глаза, уши, стекая ручьями по шее и мокрой спине. От болотной жижи поднимались тяжелые испарения. Лошадям тоже приходилось несладко. То одна, то другая из них проваливалась по брюхо в грязь, попав в скрытые трясиной расщелины между каменными глыбами. Ансельмо делал все, чтобы не свалиться с седла в болото. Над головой безмятежно парили огромные бриллиантово-голубые и ярко-желтые бабочки. Плюх, плюх. Камень, за ним опять глубокая вымоина... И вновь лошадь выбирается на камень - и так без конца.
Кромка зеленого леса, далеко отодвинувшаяся, когда караван вступил в болото, теперь подступает все ближе и ближе, и вот наступает долгожданный момент, и конь Ансельмо выбирается на твердую почву, сразу попадая под сень пышного тропического леса.
Все слезают, точнее сваливаются со своих лошадей на мягкую траву, на мгновение забывая о маленьких муравьях, укус которых заставляет подпрыгивать от боли даже смертельно усталого человека. Всем пока не до них. Отдыхают затекшие колени, прохладный ветерок приятно обдувает лицо.
Хочется пить, но Ансельмо стесняется попросить воды. Разминая ноги, он удаляется от привала в чащу кустов с огромными сердцевидными листьями, надеясь увидеть какую-нибудь живность или красивые цветы, багряно-красные огоньки которых то тут, то там мелькают в изумрудной зелени лесной чащи. Пройдя метров пятьдесят, останавливается около орхидеи, спускающейся на гибком стебле с обросшего мохом наклоненного ствола полуупавшего дерева.
Трудно себе представить более замысловатую по форме и цвету выдумку природы. На белом фоне причудливого цветка светло и темно-коричневые извилистые полосы вперемешку с багряными и лиловыми пятнами создают удивительно гармоничный рисунок, от которого невозможно отвести глаз.
Вдруг позади него затрещали ветки, зашуршала трава, и, думая, что это идет дон Эмилио, он обернулся, чтобы похвалиться перед ним своей замечательной находкой. И... остолбенел. Метрах в пяти от полуупавшего дерева, с которого спускались чудесные орхидеи, между тонкими стволами медленно двигалось допотопное чудовище, похожее на крокодила или скорее гигантскую ящерицу из породы каких-то вымерших рептилий. Более метра в длину, с высоким зазубренным гребнем вдоль спины и хвоста и выпуклыми безразличными глазами оно производило устрашающее впечатление.
Сильно испугавшись в первое мгновение, Ансельмо затем сообразил, что это игуана - гигантская лесная ящерица. Игуана безвредна и не опасна для человека.
Увидев Ансельмо и потревоженная его неосторожным движением, ящерица устремилась прочь, с треском ломая толстые зеленые стебли. Ансельмо, выхватив мачете, бросился в сторону, где скрылось животное. Мясо игуаны очень вкусное и нежное, похоже на куриное и считается лакомством. Она умеет прятаться и, по-видимому, где-то затаилась. И все же Ансельмо её находит, идя по её следу, по примятой траве и сломанным ею стеблям. Рукояткой мачете он бьет её по голове, опутывает лапы веревкой и, взвалив игуану себе на спину, доставляет в лагерь. Все его благодарят, потому что ужин из игуаны будет отличным.
Между тем снова пришло время садиться в седла. Теперь отряд двигался по полого поднимающейся широкой горной долине, покрытой тропическими зарослями, с изумрудно-зелеными лужайками.
Лошади мерно шагают по узкой тропе, ловко лавируя между лианами и свисающими воздушными корнями деревьев. Постепенно лес редеет. Тропа начинает круто взбираться вверх по покрытому густым кустарником склону.
По мере подъема древесная растительность нижней части склона сменяется кущами кустарника, между которыми разбросаны гигантские агавы. Чувствуется, что влаги стало гораздо меньше. Это уже настоящее высокогорье. Наконец отряд после утомительного карабканья по крутым каменистым тропам взбирается на перевалочную часть хребта, за которым открывается зеленая долина.
ПРИВАЛ
На ночлег отряд остановился у заброшенного ранчо. Это было небольшое строение с глинобитными стенами, покрытое пальмовыми листьями.
Пока на костре готовился ужин и жарилась пойманная игуана, дон Эмилио вместе с Ансельмо уселся недалеко от костра и начал расспрашивать о его жизни. Выслушав короткий рассказ мальчика, дон Эмилио сказал:
- Я расскажу тебе сейчас о том, что мы делаем в лесу и зачем нам нужен мальчик для нашей работы. Ты же в свою очередь ничему не удивляйся и скорее привыкай. Работа у тебя будет нетрудная, но необычная. Делай все спокойно и слушайся меня... Если что непонятно, спрашивай... Хорошо?
- Да.
- Для начала я дам тебе послушать одну песню.
Дон Эмилио подошел к вещам, сложенным большой кучей рядом с ранчо, нашел свой рюкзак и вытащил из него магнитофон.
- Ты знаешь, что это такое?
- Конечно, у судьи, у которого я работал, тоже был магнитофон.
- Тогда слушай! - дон Эмилио включил магнитофон.
Ансельмо думал услышать какую-нибудь песню из тех, которые пели в их деревне пастухи гаучо на языке гуарани или же, по крайней мере, модную песенку на испанском языке из тех, которые он слышал, когда прислуживал в доме у судьи, если там дети судьи проигрывали пластинки... Но нет, что-то незнакомое, какие-то отрывистые звуки с сильным ударением на последнем слоге. И мелодия совсем незнакомая...
- Не узнаешь? - спросил дон Эмилио.
- Нет... нет... А-а-а... это ведь гуайяки! - воскликнул, наконец, Ансельмо.
- Ты видел их когда-нибудь?
- Да. Наш помещик дон Рамиро пытался поймать со своими пеонами несколько гуайяки. В первый раз ему это не удалось, а во второй раз они поймали семь человек. Двоих мужчин застрелили, а двух женщин и трех детей дон Рамиро оставил себе в прислуги. Я видел их и слышал их речь и поэтому догадался, что это они поют.
- Я тебе расскажу, о чем говорится в этой песне, хочешь? Ансельмо кивнул.
- Называется эта песня так: "Я, индеец гуайяки, обвиняю людей, которые носят одежду". А поется в ней вот о чем, - дон Эмилио остановил магнитофон, перемотал ленту и пустил его помедленнее, чтобы успевать переводить.
- Итак:
"Я, индеец гуайяки, обвиняю людей, которые носят одежду,
- потому что они меня принимают за дикого лесного зверя;
- потому что они убивают наших женщин и отнимают наших детей;
- потому что они отнимают у нас наши земли;
- потому что они своими ружьями почти уничтожили животных в лесу, которыми мы питались;
- потому что они поселили на наших землях животных, которых называют коровами, и говорят, что это их животные, в то время как дикие тапиры, коати и чанчос1, говорят они, принадлежат не только нам, но и им;
- потому что нас травят собаками и убивают из ружей, когда мы в зимнее время забираем и съедаем одно из этих животных, новых на нашей земле корову или лошадь..."
- Дальше, - сказал дон Эмилио, - все в том же духе. Давай послушаем с тобой конец этой песни. - Дон Эмилио отмотал ролик с пленкой почти до конца и снова включил магнитофон. - В конце гуайяки поют вот о чем, слушай:
"Гуайяки раньше стрелами убивали много животных в сельве,
- Гуайяки теперь не убивают стрелами животных в сельве,
- Гуайяки раньше побеждали медведя-муравьеда в сельве,
- Гуайяки теперь не побеждают медведя-муравьеда в сельве,
- Гуайяки, да гуайяки, уже перестали быть гуайяками, ай, ай, как плохо мне!"
- Вот и вся песня! Теперь я тебе немного расскажу, кто такие гуайяки. Их зовут ещё аче-гуайяки, что на их языке означает: аче - личность, а гуайяки - "лесные крысы". Мы их зовем "людьми каменного века". Они не знают одежды, используют лук, стрелы и копья да каменные топоры. Иногда они находят или крадут на плантациях железные топоры, а иногда и мачете. Женщины ещё плетут такие мягкие большие кошелки, в которых носят детей или запасы пищи.