Поезд шел вдоль Нила, сначала по правому берегу, потом - по левому; и опять продолжался парад древних дворцов и храмов, снова одна за другой открывались перед нами страницы ожившей истории: Луксор и Карнак с развалинами "стовратых Фив", Файюмский оазис, песчаная равнина Саккара, где Гонейм недавно раскопал знаменитую "потерянную пирамиду". Потом "рукотворными горами", как назвал их наш любознательный земляк Григорий Григорович-Барский, странствовавший по Египту еще в XVIII веке, поднялись впереди в сероватой дымке пирамиды Гизе...
Каир оглушил нас после вечной тишины пустыни перезвоном трамваев, гудками машин, выкриками разносчиков. Из репродукторов гремели зычные голоса муэдзинов, призывая правоверных к очередной молитве, - и я снова подивился, как поразительно соседствует в этой стране новизна с самой древней, далекой стариной.
- Здравствуйте, дорогой коллега! - вдруг ктото окликнул меня по-французски на одной из улиц. - Как я рад снова вас видеть!
Я оглянулся и увидел профессора Меро, приветливо махавшего мне из-под полосатого навеса уличной кофейни.
Я подошел, поздоровался и присел за столик рядом с ним.
- Вы тоже собираетесь домой, профессор?
- О нет, я остаюсь. Я загорелся одной идеей... Надеюсь, вы не будете возражать? Ведь это честное научное соревнование.
- Не понимаю, о чем вы говорите?
- Помните, тогда, во время той романтической беседы у фонаря на песке посреди ночной пустыни, вы упоминали про гробницу Хирена? Я посетил его таинственную пирамиду и заболел, форменным образом заболел, дорогой мой! Это так таинственно, в этом столько прелести, мистического очарования...
- Короче говоря, вы решили искать гробницу Хирена? пожалуй, не слишком вежливо перебил его я.
- Да. Вот именно. Сейчас я добываю тут необходимые разрешения, вы не поверите, как это стало сложно за последние годы! Но скажите мне откровенно: вы не возражаете, чтобы я работал, так сказать, по соседству с вами?
- Ну что вы, как я могу возражать! Буду только рад. Разве гробница Хирена или его пирамида - моя вотчина? - ответил я, хотя с досадой подумал: "Ну вот, еще один соперник на мою голову!.."
- Это благородно, весьма благородно, - с чувством сказал француз, крепко пожимая мне руку. - Хотя с вами соперничать трудно. Сколько молодых, талантливых специалистов у вас в экспедиции, какое совершенное оборудование! Только ваша страна может позволить себе такой размах для научных исследований. А у нас? По нескольку раз в день вспоминаешь старую пословицу: "Отсутствие денег - болезнь ни с чем не сравнимая". Придется опять привлекать кого-нибудь побогаче, делить славу хотя бы с теми же аргентинцами.
Тогда я решился задать вопрос, который давно уже мучил меня:
- А с этим Вудстоком вы не собираетесь объединиться?
- О нет, мы с ним поссорились навсегда. Это ужасный человек! Я еще должен извиниться перед вами за его непристойное поведение тогда, в тот вечер.
- Ну что вы, пустяки...
- Он шарлатан и жулик! - выкрикнул профессор на всю улицу, так что на нас начали оборачиваться. - Я его выведу на чистую воду, хотя он и подарил мне часы в знак примирения.
- Часы?
- Да, вот эту забавную древность. Я взял ее только в память его чудесного отца. Милейший был человек, я слушал его лекции в Сорбонне. И у него такой сын! Скажите, дорогой, куда мы идем? Куда ведет нас эта хваленая цивилизация? Я принял подарок, но пусть он не рассчитывает, будто купил меня. Вот они. Правда, прелестны?
Он протянул ладонь, на ней лежали уже знакомые мне старомодные пузатые часы с потертым ремешком. И я опять прочитал старинные слова, выведенные крошечными витиеватыми буковками по краю циферблата: "Пока вы смотрите на часы, время проходит".
Я пожелал успеха Меро, мы расстались. А наутро я уже летел домой, в Москву.
ГЛАВА VIII. СЛЕДСТВИЕ СКВОЗЬ ВЕКА
Москва нас встретила бодрящей свежестью чудесного апрельского вечера. За еще не одетой березовой рощей нежно розовела весенняя, "глухариная" заря.
И как-то сразу берега Нила, по набережным которых я бродил еще нынче утром, стали неправдоподобно далекими, словно бы и не видел их никогда, только читал в учебнике, а потом увидел во сне.
С первых же дней нахлынули новые заботы и новые хлопоты, меняя весь строй мыслей.
Надо было искать помещение для разбора находок, плывущих где-то по Черному морю. Эта проблема облегчалась тем, что мы начинали обработку материалов как раз в то время, когда другие экспедиции обычно выходят в поле.
Предстояло отчитаться перед хозяйственниками в каждой израсходованной копейке и составить смету будущей экспедиции, а это для меня было, пожалуй, самым сложным.
Но постепенно все хозяйственные заботы утряслись, наши коллекции тем временем благополучно прибыли в Москву, и теперь можно было приступить к работе.
По собственному опыту знаю, у многих еще существует довольно смутное представление о нашем труде. Некоторый кажется, будто основная работа археолога - раскопки и только в поле совершаются открытия. Между тем немалое значение имеет и лабораторный анализ находок, особенно теперь, когда за последние годы так успешно начали применяться в археологии новейшие достижения техники и многих наук - от ядерной физики до математической логики и теории вероятностей.
Какие только приборы теперь не увидишь в лаборатории современного археолога! Тут и чувствительные магнитометры, и масспектрографы, и рентгеновские аппараты для флуоресцентного анализа, и гейгеровские счетчики для "ловли" радиоактивных частиц и меченых атомов. И нередко уже здесь, в лаборатории, удается с помощью приборов сделать любопытные открытия, даже если находки на первый взгляд и не предвещали никаких сюрпризов и неожиданностей.
Вот и мы теперь занялись детальным исследованием каждого найденного глиняного черепка, надеясь наткнуться на что-нибудь ускользнувшее от невооруженлого глаза и таящее в себе приятную неожиданность. Ибо что такое, в сущности, каждое открытие, как не подобная неожиданность. Заинтересовавшись им, начинаешь с волнением потягивать за ниточку, распутывать целый клубок новых загадок и новых открытий.
Но меня, конечно, сейчас больше всего интересовал анализ письменных находок; и, предоставив Павлику с помощниками колдовать в лаборатории над черепками и древними бусинками, сам я целые дни проводил в библиотеке и в своем кабинете, обложившись толстенными фолиантами.
Прежде всего необходимо было проверить и обосновать догадку о том, что найденные нами надписи относятся ко времени фараона Хирена, а затем были исправлены при Рамзесе II. Но установить точный "возраст" каменной плиты было трудно. Здесь мне не могли помочь ни радиоактивный анализ, ни метод палеомагнетизма, которым теперь часто с успехом пользуются археологи, - слишком мал был разрыв во времени между правлениями этих двух фараонов, чтобы уловить его с помощью приборов.
К тому же мне ведь необходимо доказать еще, что часть надписи, как и ту, что сохранилась в пирамиде, продиктовал Хирен и что надпись эта, так сказать, несет отпечаток личности самого фараона, - разве не подметил еще Бюффон: "Стиль - это человек"?
Но как это установить спустя тридцать три века?
Какие тексты можно считать бесспорно принадлежащими Хирену? Пожалуй, только надпись в погребальном покое пирамиды. Может быть, еще ту, где он назван великим строителем, - не исключено, что Хирен сочинял ее сам.
Горы книг вокруг меня все росли. Выражение "Сын мой, мститель мой..." нигде, похоже, больше не встречалось. Лишь в одном тексте мне попалось довольно схожее: "Брат мой, мститель мой..." Но эта надпись относилась совсем к другому времени, к эпохе Тутмоса III, а он правил лет за сто до Хирена.