Его примеру последовал и Дарсушев.
— Где это видано, — удивился Русанов, — чтобы Иван-царевич носил летные очки?
— Да, в самом деле, — согласился Дарсушев. — Это летные очки.
Петушок едва сдерживал смех. Андрей с недоумением посмотрел на приятеля.
— А-а, — повернулся к академику Русанов, — я все понял… Мой дорогой Константин Павлович, это предупреждение тебе, несчастному отцу: «Берегись! Твое чадо, милый папа, собирается похитить летчик!»
— Ну и придумали! — захохотал Константин Павлович. — Однако в письмах своих вы, Андрей Иванович, были скромнее.
— В письмах? — теперь пришла очередь Петушка удивляться.
— Не сердитесь, — объяснил академик. — Мы с Ниночкой живем вдвоем, без матери, и она привыкла делиться со мной даже самым сокровенным.
— Как хотите, друзья, — сказал Русанов, — но будь я сейчас хотя бы капельку моложе, скажем лет на сорок, я бы… Теперь, разумеется, моя особа может представлять ценность лишь с точки зрения биохимической, но были времена, уверяю вас, когда я вызывал к себе интерес и эстетический! Да-с, мои милые, эс-те-ти-чес-кий!
— Борис Павлович, — погрозила Нина Русанову пальцем, — вы скромничаете!
— Благодарю тебя, дитя мое, за великодушие, — ответил Русанов, — но, увы, сохранить молодость труднее, нежели вывести формулу наисложнейшего белка.
— Однако в любом возрасте не возбраняется поклониться Бахусу, — напомнил академик.
— За что будем пить? — спросил Шелест.
— За «Санус», который скоро удивит и порадует мир! — предложил Русанов.
— Вот бы узнать, что это такое… — шутливо-мечтательно протянул Петушок.
— Извольте, — повернулся к нему Русанов. — Моя любимица Ниночка, едва успев получить диплом, разработала превосходную идею: использовать кибернетику и бионику в микробиологии. Ну-с… Ее влиятельный папа — сиречь наш уважаемый Константин Павлович — поддержал ее (я имею в виду идею), принял личное участие… За остальным дело не стало, и весьма скоро…
— Может быть, через месяц, — вставила Нина.
— Итак, через месяц все вы, непосвященные, увидите… гм… во всяком случае, услышите о новой автоматической микробиологической лаборатории.
— За успех «Сануса»! — воскликнули летчики и подняли бокалы.
Когда все выпили, Константин Павлович повернулся к Нине и, указав взглядом на рояль, спросил:
— У тебя нет желания поиграть?
— Может быть, наши гости хотят, папа?
— В самом деле, я и не подумал. Вы играете?
— Нет, — ответил Андрей, — Петя играет.
— Доставьте нам удовольствие, — попросил Русанов.
— Попробуйте, — неуверенно согласился академик, бросив осторожный взгляд в сторону Русанова, тонкого и придирчивого ценителя музыки.
Петушок перехватил его взгляд и, не заставляя себя упрашивать, подошел к роялю. Усевшись на плюшевую вертушку, он с мальчишеским вызовом повернулся к Русанову:
— Что бы вам хотелось послушать?
Русанов с изумлением посмотрел поверх очков на самоуверенного летчика, едва заметно пожал плечами и с подчеркнуто холодной корректностью ответил:
— Если вы, молодой человек, попытаетесь изобразить нам что-либо из Бетховена, я премного буду обязан вам.
— Хорошо, — беспечно произнес Петушок, — наши вкусы сходятся! — и повернулся к роялю.
Он взял первые медлительные аккорды, адажио «Лунной сонаты» Русанов высоко поднял брови и оглядел присутствующих.
… Светлая звездная ночь. Теплая. Тихая. Над уснувшей землей одиноко летит самолет. Гордо звучит могучая песня его моторов. Крепкие крылья с силой рассекают разреженный воздух. Зеленовато светятся стрелки и цифры приборов. Руки пилотов спокойно лежат на штурвалах. За бортом — далекий мир. Глубоко-глубоко внизу спит родная земля. Будто вечность отделяет от нее этот маленький и стремительный «воздушный остров».
В небе царит луна. Все в природе любуется властительницей ночи. Металлическим блеском оживают в ее тонких лучах гибкие тела рек. В черный бархат оделись леса. Тучные поля укрылись прозрачной темно-сиреневой дымкой. Бесчисленные огоньки поселений сверкают в живописном беспорядке. И нет всей этой красе ни конца ни края.
— Летишь — и крыло не качнется, оглянешься кругом — И кажется, будто иссякла силища, накопленная небом за жаркий день.
Но вот меньше становится звезд вдали, точно кто-то нарочно гасит их… Все темнее небосвод. Шалый ветерок выбежал навстречу и, потрогав самолет, ударил слегка по крыльям, словно пробуя их прочность. Оживились и пилоты: знакомо им такое озорство!
За первым ветерком выбежал второй — постарше и посильнее. Слышен даже его задорный свист: «А ну, померяемся, кто кого!» И помчались навстречу ветры, один яростнее другого! Бьют машину, кренят ее то на одно крыло, то на другое, кидают в невидимую «яму», забрасывают на вершины крутых воздушных «гор». Огромная вытянутая туча подплыла снизу и проглотила сияющий диск луны.
… Все живее бегают по клавишам пальцы Петушка, тревожно звучит аллегретто любимой сонаты; все отчетливее возникает в его воображении картина грозы в ночном полете, которая всегда связывалась у него с этим бессмертным произведением великого Бетховена, не знавшего ни авиации, ни полетов, но создавшего музыку, которая сегодня вдохновляет летчиков, а завтра вдохновит астронавтов.
… Притаившаяся в черноте ночи грозовая туча воткнула в землю ослепительную молнию, желтые круги поплыли в глазах пилотов. Мелко задрожал самолет, точно предчувствуя решительную схватку. Одна за другой возникали в небе огненные вспышки — целый частокол молний окружил самолет, появились облака из расплавленной меди.