— И тогда отключат приборы жизнеобеспечения? Мама ни за что…
— Может быть, ей придется согласиться.
— И это говорите вы?
Священник тяжело пожал плечами:
— Роберт, когда мозг умер — это значит, время пришло. Церковь считает, что нельзя искусственно оттягивать смерть. Ты это знаешь. А что касается Кэти… — Он нахмурился. — Когда… если… если время наступит, она поступит так, как нужно.
Роберту не хотелось отвечать. Разговор шел как будто бы и не о живом человеке — о нахальной, неуступчивой Хлое, которая обожала кошек, командовала подругами, не ела мороженое, потому что от него портятся зубы, но тратила все карманные деньги на конфеты. Он нащупал в кармане ключ, крутил в руках, пока не осознал, что это такое. Отец Максел молча курил. Вокруг становилось всё темнее, по летнему саду разливался запах лаванды и горевшей свечи — она стояла на столе, на ее огонек летели мотыльки и падали, обжегшись, пока отец Максел не загасил пламя толстыми сильными пальцами.
— Иди домой и ложись спать, — проворчал он. — Ты нужен матери.
Роберт сказал:
— Я нашел дневник Хлои.
Максел не проронил ни слова.
— Она написала… обо мне. О том, что я схватил один из ее рисунков и стал над ним смеяться. Я об этом совсем забыл. А она, оказывается, сильно обиделась.
Максел поглядел на розы. Потом сказал:
— Не придавай этому слишком большого значения. Девочки ее возраста…
— Но я совсем забыл о том случае. О чем еще я забыл?
— Вы поссорились. Это бывает.
Роберт кивнул. Слова Максела его не убедили.
Над холмами стояла тишина. Роберт ехал на велосипеде из Эйвбери, почти не встречая машин, однако в окнах паба еще горел свет. Лунный свет заливал огромные камни, серые силуэты, застывшие в невообразимом громоздком молчании. В их очертаниях на фоне звезд проглядывали причудливые лица, острые носы, сдвинутые брови. Он обогнул церковь, громко зашуршав шинами по сухому гравию, покатил вдоль длинной стены, по безмолвной улице, освещенной всего одним тусклым фонарем, свернул за угол, переехал по мостику тихо журчащий ручей Уинтербурн, почти пересохший. Под мостом в камышах закопошилась потревоженная утка.
На дороге к дому было совсем темно. По обе стороны тянулись нестриженые живые изгороди, полные теней. Он замедлил ход. Потом остановился, спустив одну ногу на землю. В темноте слышалось только его собственное громкое дыхание.
У ворот кто-то стоял.
Роберт видел только темную фигуру человека, прислонившегося к дубу. Но он знал, кто это.
— Как вы узнали, где я живу? — еле вымолвил он.
Вязель выпрямился. На его лице лежала маска из черно-зеленых теней.
— Я же тебе говорил, это один из талантов поэта. Одна из трех капелек Котла. — Он поднял правую руку тыльной стороной к Роберту; тот увидел, что ладонь обожжена — на белой коже выделялись три ужасных шрама. — Знание порой дается нелегко, — тихо проговорил Вязель. — Ты уже и сам это понял.
Он склонил голову, поглядел на Роберта.
— Ты принес ключ. — Это был не вопрос.
— Да. Послушайте…
— Она тебе угрожала? — спросил Вязель. — Это потому, что у нее у самой на душе неспокойно. Она чувствует, что я здесь, ждет меня. — На миг он опечалился, улыбка исчезла с его губ. — Знание не дается даром, Роберт, его приходится красть. Стащить из-под носа у мудрецов, из Котла, заваренного Музой, как Прометей украл у богов огонь. Они наказали его за это. Много веков орел прилетал и клевал ему печень. Об этом ты и сам знаешь.
Роберт нажал на педали и проехал мимо него, открыл калитку.
— Я передумал, — твердо заявил он. — Я в этой затее не участвую. Хочу, чтобы она прекратилась.
— Она не прекратится. — Вязель подошел к нему и встал за спиной. — Что бы ни делал ты или я, кромлех выходит на свет. Но он дает нам исключительную возможность. Даркхендж — это врата. — Его голос изменился, из него улетучилось былое спокойствие. — Роберт, чего бы ты хотел больше всего на свете?
— Вы сами знаете. — Роберт обернулся к нему.
Вязель кивнул. Звездный свет упал на шрам в виде звезды у него на лбу, и тот вспыхнул серебристым сиянием.
— Тогда принеси ключ. В полночь. Потому что для меня этот кромлех — путь домой. А для тебя — путь, который приведет к Хлое.
Роберт ахнул, чуть не поперхнувшись.
— Вы сошли с ума, — прошептал он.
Но на полпути по лестнице он остановился, вздрогнув. Его обожгла неожиданная мысль, она пронзила его, как боль, такая резкая, что он чуть не вскрикнул.
Он вспомнил, где уже видел Клариссу Каванах.
Ястреб, собака, выдра, женщина.
Та, что загнала Вязеля в круг.
T. ТИННЕ — ПАДУБ
Вот уже и этот замок тоже окружен. Первыми пали внешние стены; потом мы услышали треск — это не выдержали ворота; сквозь стекло ворвался огромный сук.
Он взял меня за руку и бегом потащил за собой по широкой лестнице, целиком сделанной из хрусталя.
— Бесполезно, — проговорила я, задыхаясь. — Деревья всё равно ворвутся внутрь. Почему ты их так боишься?
Я где-то читала, что, если тебя похитили, с преступником надо разговаривать. Узнать его получше. Проникнуть ему в душу.
Он сел на верхней ступеньке и провел рукой по волосам.
— Не беспокойся. Я знаю тайный проход и выведу нас отсюда.
Я скрестила руки на груди.
— Маска — это потому, что ты боишься, как бы я тебя не узнала?
Он пожал плечами.
Я усмехнулась. Максел бы мною городился. Я начала разрабатывать план.
Падуб зеленый
Яростным был бойцом.
В ладони врагу вонзались
Острые иглы его.
Роберт лег не раздеваясь. Он лежал на кровати и смотрел в потолок. В соседней комнате, подумал он, мать тоже не спит, думает о Хлое.
Как она себя чувствует — в коме? Как во сне? Знает ли, день сейчас или ночь? Может быть, сознание у Хлои не угасло, и даже сейчас, в эту минуту, она взывает к ним, ищет обратный путь сквозь дремучий лес воспоминаний и снов?
Терзаемый этими мыслями, он перевернулся на живот.
И надо-то всего ничего — остаться здесь, раздеться, лечь спать. Эти люди, они втягивают его в свои дела, а он не хочет втягиваться. Он художник, его дело — рисовать, Я не тянуть лямку. Неожиданный каламбур оказался приятен усталому уму; он улыбнулся.
Проснулся оттого, что на комоде попискивал будильник.
Он пошарил рукой, нажал кнопку, потом мутным взглядом посмотрел на циферблат.
Полночь.
Он проспал меньше часа. Роберт медленно сел. Когда он успел включить будильник? Он и сам не помнил. Посидев немного, он встал и подошел к раскрытому окну, отодвинул занавеску. Возле дома было темно, но на дороге еле виднелась стоявшая машина. Она коротко подмигнула ему, молча призывая.
Вязель был в нем совершенно уверен.
От этой уверенности ему захотелось лечь обратно в постель, но все-таки он остался стоять. Постепенно до его усталого мозга доходило, что он всё равно не ляжет. Тут крылась какая-то тайна, и он должен был найти ее, потрогать, понять. Он проверил, в кармане ли ключ, натянул темную куртку и вышел на лестницу.
Дом был погружен в молчание.
Где-то тикали часы. Проходя мимо открытого окна, он почувствовал запах роз.
Дверь в спальню родителей была закрыта, а комната Хлои стояла приотворенная, черная. Он неслышно спустился, вышел за дверь и нырнул в кусты, обрамлявшие подъездную дорожку, чтобы мать, если случайно выглянет в окно, не заметила его.
Вдоль дорожки росли падуб и рододендрон, старые и косматые, они разрослись так, что середина кустов стала пустой. Он раздвинул ветки, вступил внутрь — и словно погрузился в спутанный клубок ветвей и сновидений. В нос ударил запах сырой земли, колючие листья защекотали лицо. Потом открытый участок, за ним калитка. Он сдвинул щеколду, она скрипнула.