— Спасибо, Роза.
Девушка вспыхнула.
— Мастер, мы доставим вас домой. Обещаю. А сейчас вам надо отдохнуть.
— И вот еще что. — Он поглядел на Роберта. — Кромлех вышел из-под земли. Он открыт. А значит, через него может пройти и многое другое. Будь осторожен.
Роберт кивнул, повернулся, чуть не сбив с ног Дэна, и выскочил на дорогу.
— Роберт. — Дэн, запыхавшийся, еле догнал его. — Ты же сам видишь, он болен. А может, сидит на наркотиках. Не надо… Это никак не связано с Хлоей.
— Он ее разбудил. — Роберт обернулся к другу. — Всего на мгновение. Я там был, я сам видел. И он сумеет проделать это еще раз.
— Ты… Это длится слишком давно. Ты цепляешься за соломинки.
Роберт остановился, поднял глаза. Он сам чувствовал, как сосредоточено его лицо.
— Да. Верно. За соломинки, за тонкие прутики, за деревяшки из кромлеха. Понимаешь, Дэн, из нас ушла жизнь. Мы стали пустыми внутри. Мы встаем, ходим на работу, едим, спим, но всё это не настоящее, мы только делаем вид, притворяемся. Мама мысленно живет в одном из своих фильмов, папа ставит не ведомую никому пьесу. А я умею только рисовать. И рисую, потому что это наполняет мой ужас смыслом, я могу усмирить его, разложить на бумаге. Пока не появился Вязель, я это скрывал, прятал на картинах, под слоями красок. Но этот страх — он как Даркхендж, пробивается на свет, вырастает с каждым мгновением, он огромный, он окружает меня со всех сторон, и я не могу больше игнорировать его. — Его голос надрывно задрожал. — Не могу!
Дэн молчал. Потом неловко протянул руку:
— Ладно. Я с тобой.
У них за спиной, в поле, зарокотали барабаны.
G. ГОРТ — ПЛЮЩ
Надо было давно догадаться.
Мы бежали по стеклянной лестнице, по туннелю, чьи прозрачные стены были в воздушных пузырьках, и рядом с нами бежали наши отражения, фигурка девочки с волосами, испачканными в лишайнике, и другая — в маске из листьев плюща, она оказалась под той, которую я сорвала.
Над головой, сквозь стеклянную крышу, я видела, как всеми своими корнями надо мной нависает лес. Миллионы сплетений — одни толстые и могучие, другие тонкие, словно червяки, — тянутся вниз, к почве. Лес припал к воде, в его глубинах ползали змеи и копошились насекомые. Миллионы муравьев сновали по земле, неуловимые, как мысли; тысячи и тысячи листьев опадали с ветвей, намокали, гнили.
Он остановился так резко, что я налетела на него.
— Слушай!
Он схватил меня за руку. Где-то далеко послышался еле уловимый визг. Как будто в глубине леса кто-то взял пилу, принялся валить деревья.
Я не знала, что ему ответить. В боку кололо. С оцарапанной руки капала кровь.
— Хлоя! — прошептал он.
Был я оленем на склоне холма,
Был я древесным пнем…
И топором в руке.
Весь день стоял невероятный шум и гам. Роберт уселся на тачку и глядел, как Кларисса мечется за металлическим забором, как будто это она охраняет кромлех.
У него в ушах до сих пор звенели яростные вопли, которыми она разразилась, когда почитатели Котла ворвались через внешнюю ограду. Но «битвы» не было.
Началось противостояние.
Почитатели расположились на поле и удерживали его вот уже несколько часов. Они бродили по траве, заняли фургон, раздавали журналистам воздушные шарики, терпеливо беседовали с суровыми полисменами. Те не знали, что делать. Прогнать бунтовщиков означало бы применить силу, а эта мера вступала в силу только в крайних случаях.
Когда прибыли телевизионщики — в гораздо большем количестве, чем утром, подметил Роберт, — беседы переросли в интервью, в жаркие споры, где у каждой стороны находились свои доводы и возражения.
— Разумеется, — без конца повторял назойливому репортеру человек по имени Уоррингтон, — кромлех для нас стоит на первом месте. Слухи о том, что мы пустим в ход бензопилу, крайне преувеличены. Самое большее — удалим небольшой спил…
Почитатели разразились криками протеста. И они не остались без поддержки. Как и предсказывала Роза, люди прибывали и прибывали. Вереница машин и велосипедов растянулась на несколько миль. Пришли представительницы местного Женского института с садовыми стульями и сандвичами. Повсюду сновали странные типы, похожие то ли на археологов, то ли на орнитологов-любителей, то ли на активистов местного исторического общества. Откуда-то, через мощные усилители, зазвучал «Полет валькирий». Кто-то сказал: дескать, шабаш суиндонских ведьм в полном разгаре.
— Протестую! — буркнул Дэн. — Больше похоже на сельский праздник в саду.
Роберт рассеянно кивнул. Кларисса махнула ему, подзывая.
Он подошел, переступая через распростертых на помятой траве «ангелов ада».
— Это ты их сюда привел? — тихо спросила она.
Он облизал пересохшие губы. Ее беззвучная злоба вселяла ужас. Но и он тоже был зол.
— Да.
— Почему?
У него язык не поворачивался объяснять ей о Хлое. Поэтому Роберт только ответил:
— Не надо его бензопилой.
Она кивнула, оглядывая возникший хаос на месте раскопок.
— Значит, откажемся от нашей находки? Так и будем прозябать в неведении? Никогда не узнаем, кто построил этот кромлех и для чего. Пусть себе гниет на ветру, под дождем.
— Дожил же он до наших дней. А всем ветрам — это вы его открыли.
— Ты думаешь, я напрасно это сделала?
Он не мог сказать, вправду ли он так думает или нет. Он вообще ничего не мог сказать.
Вдруг она в ярости ткнула пальцем в сторону толпы:
— Посмотри на них! Вся их жизнь проходит как во сне, в безумных бреднях о друидах, НЛО и прочей чертовщине. В камнях они воображают магию, выдумывают бредовые теории о путешествиях на звезды и о богинях земли. Эти люди проклинают технический прогресс, а приходят домой, включают компьютер — и переписываются по электронной почте с такими же психами. Они терпеть не могут опыты на животных, а заболеют чем-нибудь серьезным — и, как и все мы, требуют лечения. Все они лицемеры! Нас делает людьми только знание, а за него приходится платить дорогую цену. Вот почему мы ушли из Эдема.
— Но ведь сады Эдема — это миф, — раздался голос у нее за спиной. Облокотившись на ограду, рядом с Клариссой стоял Вязель.
Она обернулась, ахнула. Они долго смотрели друг на друга. Потом она произнесла:
— Я так и знала, что за всем этим стоишь ты!
Он печально улыбнулся:
— Кларисса, ты изменилась.
— А ты нет. — Она покачала головой. — Всё еще считаешь себя бессмертным.
Вязель грустно усмехнулся.
— Не вини Роберта, — сказал он. — Для него на карту поставлено очень многое, такое, о чем ты даже не подозреваешь. И раз уж зашел разговор о знании — да, за него приходится платить. Оно уже стоило нам Эдема, а тебе будет стоить этого кромлеха. Но это не то знание, о котором говоришь ты, не голый перечень фактов и дат. Те люди, столь презираемые тобой, тоже стремятся к знанию, но к другому — к тому, какое исходит из сердца. Ты это помнишь. Оно говорит с нами языком мифов, легенд и снов. Именно оно делает нас людьми.
Она фыркнула:
— Если кромлех не увезти, он тут сгниет. Это факт.
— Значит, пусть гниет. — Вязель оглянулся — через ворота перелезали несколько человек в деловых костюмах. — Смерть — это часть жизни. Никто и ничто не может ее избежать.
— Даже ты?
Он печально кивнул:
— Даже я. Ты мечтаешь сохранить кромлех только из страха. Из боязни его потерять. Увидеть, как из месяца в месяц дожди и ветра пригибают его к земле. Как его подтачивают жуки и лишайники. Но извлеки его из земли — и что ты получишь? Груду деревяшек в витрине музея. Сохранять жизнь любой ценой — это противоречит природе.
— Жизнь! — ухмыльнулась она. — Ты говоришь, как будто этот кромлех живой.
— А он и есть живой. Просто спит.