Потом он обратился к нам:
— Что касается вас, мои маленькие друзья, то примите мои поздравления! Если потом, когда подрастете, не найдете ничего лучшего, то всегда сможете стать детективами. Вы свободны. Если возникнут какие-нибудь вопросы — придется зайти еще…
Мы вышли на улицу совершенно оглушенные. Все это было слишком хорошо! Меня уже ничего не интересовало, я думал только об одном: Кафи снова со мной. Как поверить в такое счастье? Вот он, здесь, и лижет мою руку. Я подумал о Мади. С каким, должно быть, нетерпением она нас ждет!
— Пошли к ней! — предложил Стриженый. Мы побежали на улицу От-Бютт. Увы! Окна на четвертом этаже уже погасли. Бедная Мади, она узнает такую хорошую новость только завтра. Тогда мы отправились к Пиратскому Склону, где для Кафи уже давным-давно была приготовлена конура. Но в последний момент я почувствовал, что расстаться с ним сейчас — выше моих сил. Он должен столько всего мне рассказать на своем собачьем языке!
Корже и все остальные догадались, о чем я думал.
— Спорим, если ты приведешь его домой, твои родители ничего не скажут? И к черту твою консьержку!..
Да, к черту консьержку! Впрочем, теперь, когда Кафи снова оказался рядом со мной, я больше ничего не боялся. Мы с ребятами крепко пожали друг другу руки, каждый погладил на прощание Кафи, и я со своей собакой отправился на улицу Птит-Люн. Окно у консьержки еще светилось; ну что ж — тем хуже для нее. С бьющимся сердцем я поднимался по лестнице.
«Как здесь высоко! Куда ты меня ведешь?» — сказал бы Кафи, если бы умел говорить.
Добравшись до нашей лестничной площадки, я впервые задумался над тем, что меня ждет. Я открыл дверь очень тихо, чтобы не разбудить спящего Жео. Кафи тут же узнал маму и бросился к ней. Сначала она так испугалась, что даже вскрикнула от неожиданности, а потом узнала нашу собаку.
— О, Кафи! Как это может быть?.. Как он сюда попал? Кто его привел?..
Я поведал маме о невероятных приключениях Кафи, о том, как я хотел забрать его в Лион, как ребята мне помогали и как я нашел пса благодаря Мади. Конечно, я не стал пока рассказывать, как перелезал через ограду, чтобы спасти Кафи, и как мы побывали в полицейском комиссариате, — это все завтра, когда улягутся страсти; сейчас и так надо было объяснить слишком многое. Я говорил не умолкая. Как же хорошо, что можно наконец освободиться от всего того, что меня так мучило в последние месяцы!
— Мамочка! Прости, что я тебе ни о чем не рассказывал. Я был так несчастен без своей собаки в этом большом городе… и Кафи тоже страдал. Если бы он только мог говорить! Посмотри, какой он худой, как затравленно смотрит, когда повышают голос. Бедный Кафи!
Мама была потрясена; она молча гладила нашего верного друга. Я и так прекрасно видел, что она меня поняла и простила.
Но вот на лестнице послышались шаги. Это папа вернулся с работы. Я снова задрожал и умоляюще посмотрел на маму.
Отец нахмурил брови. Я изо всех сил удерживал Кафи, рвавшегося к своему старому хозяину. Папа сделал шаг вперед и остановился, вопросительно глядя на меня.
— Не ругай Тиду! — воскликнула мама. — Да, он привел Кафи… но если бы ты только знал!.. Бедный пес! Посмотри, какой он худой! Успокойся, мы его здесь не оставим; у него уже есть конура, недалеко отсюда, в заброшенном доме… Товарищи Тиду обещали о нем заботиться…
Папа молчал. Мне казалось, что его гнев нарастает. Но вот брови его медленно разгладились, на губах появилась улыбка… Тогда я отпустил Кафи, и он радостно бросился к папе.
— Хороший пес! — повторял отец, гладя Кафи. — Мне тебя тоже очень не хватало. Знаешь, только сейчас, выходя из мастерской, я как раз о тебе думал!
Потом он повернулся ко мне.
— А знаешь, Тиду, ты правильно поступил; и раз он уже здесь — пусть остается. Я все улажу.
Вот теперь счастье было полным. Я бросился папе на шею и стал его целовать.
— О! Спасибо, папочка!..
ПОЖИЛАЯ ДАМА С СЕДЫМИ ВОЛОСАМИ
На следующий день, несмотря на все переживания, я проснулся очень рано. Кафи был здесь — подсовывал морду под мое одеяло. Он подошел бесшумно, совсем как когда-то в Реянетте, и ждал первой утренней ласки. Его взгляд больше не был затравленным. Когда я протянул руку, чтобы его погладить, он, как обычно, забавно наклонил голову — это означало, что Кафи весел и доволен.
Почти тут же я вспомнил о Мади. Вчера она была очень расстроена, да к тому же не дождалась нас… Я быстро встал и проглотил завтрак; Кафи рядом лакал из своей миски молоко — не козье, конечно, как в Реянетте, но все-таки… Я старательно пригладил его шерсть. Увы! Куда подевался внешний блеск!..
Консьержка меня больше не пугала — ведь я так гордился своим псом! Спускаясь по лестнице, я даже хотел, чтобы она появилась.
— Ну что, Кафи, идем гулять?..
Гулять!.. В Реянетте мы считали это слово волшебным, Кафи всегда отзывался на него веселым лаем. В доме, на гулкой лестнице, его лай прозвучал, как раскат грома. Тут же появилась консьержка. Увидев ее метлу, Кафи залаял еще громче. Растерявшись, она поспешила в свою каморку и захлопнула дверь. Я не смог сдержаться и рассмеялся. Это было моей маленькой невинной местью; впрочем, уже через несколько часов я себя за это ругал.
Мы шли рядом — я и моя собака; этим утром улица Птит-Люн казалась мне почти красивой, чистой и даже кокетливой. Я говорил с Кафи, как с настоящим другом:
— Здесь наша бакалея, а там — молочная, где я купил молоко, которое ты только что выпил, а дальше — мясная лавка.
Он все понимал.
На улице От-Бютт у меня сжалось сердце. Я был счастлив, а Мади страдала: ей придется уехать.
Я так долго мечтал об этой минуте — как я прихожу к Мади со своей собакой. И вот теперь, когда все сбылось, я чувствовал одну лишь неловкость. Однако Мади встретила нас бурной радостью.
— Ах, Тиду… мне было так страшно вчера вечером! Когда я поняла, что вы уже не придете, то стала думать, что что-то случилось, что вы его не нашли… или его уже убили. Это было ужасно!
Мы с Кафи стояли у порога. Бедный пес оробел перед этой маленькой девочкой, лежавшей у окна в своем шезлонге, и не решался подойти ближе.
— Ну, Кафи! Иди поздоровайся с Мади! Кафи посмотрел на меня, потом на нее, но не пошевелил ни одной лапой. Зато как только Мади произнесла его имя, славный пес тут же бросился к ней. От неожиданности Мади вздрогнула и немного испугалась; Кафи это почувствовал: он остановился и стал приближаться очень медленно, потом лизнул руку, которую она протянула, чтобы его погладить. Ну вот они и подружились.
— Знаешь, Тиду, — сказала Мади, продолжая гладить собаку, — я так за тебя рада!
Я грустно улыбнулся, взял Мади за руку и долго держал ее в своей, не говоря ни слова.
Что случилось? — спросила она. — Это из-за меня? Из-за того, что я уезжаю?..
Мне не хочется, чтобы ты уезжала, тебе там будет плохо.
Но ведь ты будешь мне часто писать, и другие тоже. Вы мне этим поможете, и время пройдет быстрее. Или, может быть, ты не любишь писать?
— Ну что ты, Мади! Я тебе буду писать очень часто!
Во время нашего разговора она продолжала гладить Кафи; убаюканный ее нежным голосом, он сидел не шевелясь. Вдруг на ее ресницах заблестела слеза. Мади подняла голову, пытаясь ее прогнать.
— Ну, во-первых, я пока еще не уехала — только завтра, — сказала она, силясь улыбнуться. — А во-вторых, вы придете сегодня после обеда, праздновать возвращение Кафи; мамин пирог по прежнему вас ждет… Мы договорились, правда? Давай условимся на четыре часа. Может быть, тебе сейчас пойти предупредить остальных, а то вдруг кто-нибудь не сможет прийти?
Она держалась из последних сил — ей надо было остаться одной и поплакать. Как же все это тяжело!