— Ну-у.
— Что «ну»?
— У неё не вкусно.
Я в детские умоляющие глаза смотрела и улыбалась.
— Подлиза.
Андрей снова приподнялся, теперь уже с единственной целью — увидеть ребёнка. На мальчика посмотрел, брови вздёрнул.
— Это кто?
Я заставила племянника подняться с пола и представила:
— Это Дениска. — Взглянула на него, ожидая, когда он вспомнит о воспитании. Тот вспомнил и поздоровался.
— Привет, привет, — отозвался Данилов. — Тебе чего не спится?
— Уже утро!
От воодушевлённого выкрика я даже поморщилась.
— Денис, не кричи так.
— Ты сделаешь мне блинчики? — завёл ребёнок снова. — И какао!
— Няня где?
— В комнате убирается. А мама с папой спят, у них дверь закрыта.
Андрей лёг и вполголоса посетовал:
— Предусмотрительные товарищи.
Я на него оглянулась, а племянника за ухом потрепала.
— Иди вниз, я спущусь через пятнадцать минут.
Дениска подозрительно прищурился.
— Обещаешь?
— Клянусь, — торжественно произнесла я, и подтолкнула мальчика к двери. А когда он вышел, к любимому повернулась. Наклонилась и легко поцеловала его в губы. — Прости.
Глаз он не открыл, но улыбнулся.
— Ты любишь племянника, — сказал Андрей.
— Люблю, — созналась я. Спросила шёпотом: — Голова болит?
— Да вроде нет. Но как чугунная. — Он приоткрыл один глаз. — Я был настолько пьян, что пришлось остаться здесь? — Я кивнула. Данилов озабоченно нахмурился. — Буйствовал?
Я решила удивиться.
— А ты обычно буйствуешь?
Он со вздохом признался:
— Бывает.
— На этот раз обошлось.
— Да? Это хорошо.
— Ты заснул в кресле.
— Сколько же я выпил?
— Не вини себя. Нефёдова ещё никто перепить не сумел.
Эти слова Андрея, кажется, успокоили. Он на постели вытянулся, руки за голову закинул и снова глаза закрыл. А я решила, что мне пора вставать, то, что ребёнок голодный, покоя не давало. К тому же, зная, что я в доме, Дениска откажется от любой предложенной еды, кроме блинчиков и какао.
— Лиля.
Я обернулась, не успев закрыть за собой дверь ванной комнаты.
— Ты красивая.
Данилов по-прежнему лежал с закрытыми глазами, на меня не смотрел, и, кажется, собирался задремать, но его слова всё равно заставили меня улыбнуться, вполне искренне.
Через три дня Андрей уехал в Москву. Сказать, что я была расстроена этим, значит, ничего не сказать. Я была опечалена, растревожена, мне хотелось найти любой предлог, чтобы его задержать рядом с собой. Но делать я этого не стала, сочла, что это неправильно и меня точно не украсит. Я отпустила Данилова. Провела с ним три последних дня, практически ни на что не отвлекаясь, даже на работу. Не общалась с родственниками (если честно, после празднования дня рождения никакого желания не было), даже не вспоминала о Горине, всё своё внимание сосредоточив на любимом мужчине, который собирался уезжать. Как оказалось, это гораздо сложнее — отпускать. Тем более, отпускать со спокойной душой. Спокойствием и не пахло. Я нервничала, расстраивалась, но заставляла себя улыбаться.
— Я приеду совсем скоро, — обещал Андрей. Я кивала, говорила себе, что сомневаться в его словах не могу, но в то же время настраивала себя на испытания.
Но надо сказать, что он не пропал, звонил мне каждый день, и мы вели долгие телефонные беседы. Как в юности. Я расспрашивал его о московских делах, стараясь не осаждать его вопросами о дате приезда, хотя душа была не на месте. Мне всё время казалось, что в столице Андрею куда интереснее, чем в нашем маленьком городке. И это, конечно, было правдой. Там его жизнь, дела и работа, друзья и семья. Ведь должна быть у него семья, хоть какая-то. Правда, он со мной об этом не говорит.
Когда он уехал, у меня появилось время подумать о наших отношениях. Именно о том, что Данилов не особо разговорчив и открыт, но в то же время, я говорила себе, что это не повод для настороженности и подозрений. Мужчины, вообще, не слишком любят откровенничать. Многие почему-то стесняются говорить о своих заботливых мамах и младших сестричках, в которых они души не чают. Может, и Андрей из таких? К тому же, мы не так давно знакомы, чтобы требовать от него деталей и каких-либо клятв. У нас просто роман.
Без всяких «просто». У нас роман. Самый настоящий, бурный и растревоживший мою душу.
И я по нему скучаю.
— Скучаешь? — он спрашивал об этом с ноткой самодовольства.
— Зачем ты спрашиваешь? Чтобы мне еще хуже стало?
— Я скоро приеду, сладкая. Потерпи.
— Я терплю, — говорила я ему, а про себя добавляла, что не только терплю, но и пытаюсь привыкнуть. Ждать его.