Если Набокова не убеждает то, что уважаемая русская газета «Российские ведомости» начиная с 10 апреля 1899 года к столетию со дня рождения Пушкина из номера в номер публикует работу Дмитрия Николаевича Анучина «А. С. Пушкин. Антропологический эскиз», заглянул хотя бы в энциклопедию братьев Гранат, авторитет которой под сомнение поставить нельзя даже при крайнем снобизме. В томе третьем, начиная со страницы 251, публикуется большая статья о Д. Н. Анучине, с его портретом. Приведу отрывки: «Анучин Дмитрий Николаевич, известный антрополог и географ, родился в 1843 году, в Петербурге… По рекомендации проф. А. П. Богданова в 1876 году был командирован московским университетом за границу для приготовления к только что основанной тогда при Московском университете кафедре антропологии. По возвращении в Москву Анучин, получив в 1880 году степень магистра зоологии за диссертацию «О некоторых аномалиях человеческого черепа», был избран доцентом по кафедре антропологии. В 1884 году [...] был назначен экстраординарным профессором по только что учрежденной тогда кафедре географии и антропологии… В 1887 году — ординарный профессор [...] Удостоен звания доктора географии и т. д. Анучин состоит почетным членом Академии наук, Казанского университета, Лондонского антропологического института и многих других ученых обществ [...]» [...]
Дмитрий Николаевич Анучин, выдающийся русский ученый, никаким особенным пристрастием к еврейству не обладал, никаким особенным юдофильством и желанием сделать из Пушкина еврея, как выражаются иные, не руководствовался. Он руководствовался исключительно научными данными в области антропологии, в которой был серьезным научным авторитетом. У историка Александра Зинухова: «Антропологическое изучение физического облика Александра Сергеевича Пушкина не продвинулось ни на шаг за последние сто лет… Исследователи стыдливо обходили этот вопрос. Илья Файнберг в работе «Читая тетради Пушкина» (М., 1995 г.) ограничивается туманными рассуждениями о сложной семито-хамитской смеси, образовавшейся в средневековой Абиссинии. Д. Н. Анучин был более определенен. Известный антрополог делает смелое заявление: “Нельзя игнорировать также тот факт, что как при жизни Пушкина, так и в новейшее время личности, считавшиеся наиболее походившими на Пушкина по типу своих волос и лица, оказывались обыкновенно евреями”». Итак, об антропологическом облике Пушкина известный антрополог высказался достаточно определенно. Он не негроидный, а семитский, притом еврейский.
Есть еще одно лицо, без которого невозможно понять происхождение Ганнибала, а значит, и Пушкина: Савва Рагузинский, человек, доставлявший арапчат, в том числе и Ганнибала. В. Набоков высмеивает «Немецкую биографию», которая объявила Савву ровесником Ганнибала, одним из арапчат. «Пушкин сохраняет такую вымышленную синхронизацию возрастов этих двоих в своем среднего достоинства романе “Арап Петра Великого”: “Ибрагим”, будучи около 30 лет от роду… возвращается в 1723 г. в Петербург, он видит в императорском дворце “молодого Рагузинского, бывшего своего товарища”, которому на самом деле было тогда пятьдесят пять лет. Так кто же был этот Рагузинец с его переменчивым возрастом?» — задает вопрос В. Набоков. Набоков называет его сербским торговцем. [...] При встрече с Петром Савва именует себя греческим купцом. «Отец его Лука Владиславович считал себя потомком боснийского княжеского рода Владиславовичей (неизвестно, на каком основании), — это уже сам Набоков пишет, — графский титул… был милостью, дарованной царем Петром в признание Саввиных заслуг». Вот именно. Наподобие графского титула бывшему юнге, крещеному еврею Девиеру, в то время как на прошение о княжеском титуле Ганнибалу было отказано. Какие же заслуги дали Савве Рагузинскому графский титул и прочие почести? [...]
В 1711 году, как известно, Петр совершил неудачный поход в Молдавию. На реке Прут его армия была окружена турецкой армией. Положение было безвыходное, и армии грозило либо полное уничтожение, либо капитуляция. Петр оказался бы в унизительном турецком плену, в Россию он бы не попал. [...] Прахом пошли бы все петровские реформы, определившие будущее России, при всех ее дурных сторонах все-таки великой державы. И, конечно же, в этом будущем Пушкину места не было бы. Затхлая, пропахшая ладаном атмосфера Алексеевой Руси могла бы, в лучшем случае, обещать протопопа Аввакума. Этот момент, эта катастрофа на реке Прут, помимо прочего, угрожала еще и будущему российской культуры, угрожала Пушкину. [...] Что же спасло и Россию, и Пушкина?