Он поставил книгу на полку и еще раз попросил сына хорошенько запомнить все.
— О нашем разговоре не говори даже бабушке. Это касается только нас двоих. Мы должны извлечь документ из книги, если даже такая возможность возникнет не раньше, чем через десять лет.
Год книга стояла на полке. Отец в станице появлялся редко.
Но каждый раз, заезжая на денек домой, он беседовал с сыном с глазу на глаз в своем кабинете и убеждался, что Броня запомнил самое главное. И вот неожиданно отец исчез.
Жизнь полетела кувырком. Приходили какие-то люди, помогали прислуге стаскивать в подвалы вещи. Затем появился усатый человек в барашковой кубанке, в хромовых сапогах. Он предъявил бабушке бумагу и получил разрешение часть книг из библиотеки перенести в чуланы и подвалы, а остальные глубокой ночью вместе с другими вещами вывез из усадьбы на четырех пароконных подводах.
Когда на другой день утром Бронислав заглянул в библиотеку, он нашел там пустые полки. Книга с отцовской перчаткой исчезла. Мальчик проник в подвал, разыскал несколько похожих на ту, нужную книгу, но все напрасно. Ему стало обидно. Он до мельчайших подробностей вспомнил разговор с отцом. Найти книгу — стало его навязчивой, идеей.
Искал везде. А между тем в чуланах стало совсем пусто. Дорогие вещи растащили, а тряпки и безделушки бабушка променяла на хлеб и картошку. Лишь никому не нужные полковничьи погоны да грязную отцовскую перчатку удалось найти Брониславу в подвале.
И вдруг эта встреча…
Бронислав готовил ловушку для голубей, когда услышал спор между Генкой и Петькой. Он очутился возле них, наблюдая за их ссорой. Отцовский кортик его интересовал, но было ясно, что без большого выкупа его не получишь. И вдруг Бронислав увидел эту книгу с перчаткой.
Та самая, которая не давала покоя последние годы, та книга с перчаткой, снившаяся по ночам. Бронислав ничем не выдал своего волнения, и вот удача: книга, заветная книга была у него в руках!
В ЛАВКЕ СУТОРМИНА
Лавка Сутормина стояла на бойком месте, возле Уфимского тракта, на краю станицы. Чтобы попасть к Суторминым, нужно было миновать Погорелку. Когда-то здесь загорелась баня, а с нее пожар перекинулся на дома, и сгорело несколько улиц.
Потом улицы отстроились снова, а название Погорелка осталось.
Когда еще не было железной дороги, казаки предпочитали селится с краю, поближе к тракту, заводили постоялые дворы и лавки, несметно богатели. Жили на Погорелке крепко, зажиточно. Те, что победнее, селились в Крутоярке и Москве — подальше от тракта.
Со временем стерлись границы старой крепости. Лишь ребятишки да молодые парни делили себя на погорельских и станичных. В праздники устраивали между собой драки. Дрались из-за чернооких казачек. Ребятишки готовы были учинить свалку по любому поводу.
— В Погорелке вечером лучше не показываться, — говорил Петька другу. — Страсть как ребят задирают. Мы завсегда сюда ватагой ходим. Они, казачата, под вечер табунятся… А сейчас жарко. Все купаются да по лесу носятся. Было бы нас трое альбо четверо, — рассуждал Петька, — я бы в любое время прошел. А то, кто тебя знает, вдруг струсишь.
Пока не схлынула жара, улицы действительно были пустынными. Приятели до лавки добрались без происшествий.
Витька оказался дома. Отец уехал в город за товарами, а мать отправилась в соседнюю станицу поглазеть на новоявленную икону «Кундравинского бога».
Дальше порога Витька ребят не пустил.
— Ну чего надо? — спросил он.
— Мы по делу, ты не больно кричи, — сказал Петька. — Штуку нашли, посмотри.
Витька взял в руки кортик, внимательно оглядел его, заметил цифры, выбитые на рукоятке, такие мелкие, что трудно сразу заметить.
— Ерунда, — пренебрежительно заявил Витька. — Грош цена этому ножику.
— Сам ты — грош цена, — обиделся Петька. — Мы узнали у дашника — с позолотой кинжальчик.
— Ну и идите к своему «дашнику».
— Не хочешь — не надо. Дашник-то дает за кинжал три рубля, не продешевить бы. Хотели с тобой посоветоваться. Ты в лавке отираешься, цену знаешь. Не хочешь — не бери, но сколько стоит — скажи.
Петька выжидательно посматривал на Витьку. Тот принялся вновь разглядывать кортик.
— Ты не задерживай, — сказал Петька. — Ждет нас дашник-то. На Ершовой горке рыбачить должен.
Витька, подражая своему отцу, нахмурился и важно промолвил:
— Покупать не буду. Если хочешь, возьму на комиссию. Продам в городе.
Но Петька знал Сутормина — тот просто морочил голову.
— Какая тут комиссия, — возразил он. — Ладно продам сам.
— Ты погоди. Давай в заклад. Сейчас дам рубль, а вернусь из города — остальные.
Петька не соглашался: отдашь, а потом будешь ходить за своими кровными к лавочнику.
Пробовал было Витька немного накинуть, но Петька решительно взялся за скобу двери и заявил, что сроду не любит торговаться.
И Витька выложил трешницу.
Петька даже растерялся. Заломил за кортик трешницу, а сам не верил, что хитрый Витька согласится на такую цену. Ну, два рубля даст — и то хорошо. А тут, пожалуйста, трешница в руках. Скорее ушли от Суторминых, чтоб, чего доброго, Витька не передумал.
— Купим две удочки, настоящие. Ага, Петька? Я видел в лавке лески шелковые, — тараторил Генка. — Какую хошь рыбу выдержит. А крючки здоровущие…
О вчерашней ссоре не было и помину. Приятели шли по улице в обнимку, как закадычные друзья, мечтали. На три рубля хотели столько накупить разного добра, что и в воз не уложишь. Но вот и избушка Суставовых. Возле нее распряженный буланый меринок уплетал из ходка сочную траву, лениво отгоняя хвостом надоедливых мух.
— Гляди-ка, дядя Егор приехал, — обрадовался Петька. — Как хорошо-то!
ДЯДЯ ИЗ ЗАПОВЕДНИКА
Петька любил, когда к ним приезжал дядя Егор.
— Ну, Генка, повезло нам, — хлопнул он приятеля по плечу. — Отпросимся в гости к дяде Егору. Ох и рыбы там! Поедешь? В прошлый раз он сам звал меня, да мамка не пустила одного.
Петька, схватив приятеля за руку, стрелой влетел в избу. В избе Генка застенчиво пробормотал «здравствуйте» и остановился у порога. Петька подбежал к дяде, надел на свои вихры фуражку с зеленоватым околышем и эмблемой лесной охраны. — Здорово, племяш! — улыбнулся дядя Егор. — Ишь как вымахал! Соскучился обо мне?
Он привлек к себе Петьку и натянул ему фуражку на самые глаза. Петька по нос утонул в ней. Генка глядел то на дядю Егора, то на Петьку и все больше и больше поражался. На лавке сидели два Петьки. Один свой, а другой — незнакомый, взрослый, бородатый, загоревший на солнце. У старшего такие же с хитринкой глаза, непослушные вихры на голове, выдающиеся скулы. И нос у дяди курносый, как у Петьки. Возле шестка хлопотала Петькина мать, которой соседи твердили о том, что «сыночек-то весь твоя копия». Дядя походил на Петьку, а Петька на мать. Здорово!
Тетя Дуся рассказывала брату о житье-бытье и в то же время чистила для ухи окуней, привезенных лесником.
— Беда, Егорушка, — говорила она. — В долгах запутались. Робит, робит Иван, а когда с хозяином разочтемся — неизвестно. По делу то давно пора, а все высчитывает. Сейчас бы по-хорошему-то бутылочку к ухе купить надо, а деньги где? Ведь знаю: любишь пригубить чарочку.