Но до рождения Габриэля произошли кое-какие еще события.
Как сказала его жена, Деверел Смит был человеком, который считал себя выше многих других смертных. По его убеждению, он превосходил большинство окружающих и умом, и изобретательностью, и хитростью. Он не мог допустить мысли о своем поражении или о провале своего замысла. Его съедала обида на весь мир из-за его бесславного рождения и сиротского детства, и он вознамерился «отыграться». Будучи уверен в том, что он — сын сэра Мэттью, притом старший, он считал, что имеет больше прав, чем его законный сын Габриэль, поэтому он, не задумываясь, убрал Габриэля с дороги.
Как это произошло, мы так и не узнали: выманил ли он Габриэля на балкон, или тот вышел туда по своей воле, неизвестно. Но суть в том, что доктор Смит убил его, чтобы открыть путь к наследованию для Люка, за которого он собирался выдать свою дочь, ради того чтобы самому получить возможность жить в Киркландском Веселье. Вселившись туда, он смог бы незаметно стать хозяином всего, потому что он умел находить слабые стороны людей и манипулировать ими по своему усмотрению.
Это была его настоящая страсть — манипулировать людьми, заставляя их подчиняться своей воле. Много позже Рут призналась мне, что он сумел узнать о ее любовной истории, имевшей место после смерти ее мужа. Если бы эта история получила огласку, Рут оказалась бы замешана в очень неприятном скандале. Нет, не то чтобы доктор так прямо и сказал ей, что разоблачит ее тайну, если она откажется ему содействовать. Он всего лишь деликатно намекнул, что она, эта тайна, ему известна и что он рассчитывает на дружбу и поддержку со стороны Рут в обмен на его молчание. Таким образом, она волей-неволей оказалась на его стороне, всегда радушно встречала его в доме и всячески превозносила его перед своими знакомыми.
Вполне может быть, что Деверел Смит нашел свой особый «ключ» и к самому сэру Мэттью. Во всяком случае, он явно мог рассчитывать на поддержку и Рут, и ее отца в деле женитьбы Люка на Дамарис.
Я представляю себе, какую ненависть должен был вызвать у этого человека соперник, оказавшийся сильнее, чем он сам. Конечно же, он ненавидел Саймона, но Саймон из тех людей, кто умеет отвечать ненавистью на ненависть. У него не было и не могло быть жалости к Деверелу Смиту, и тот это знал. Стоя лицом к лицу с Саймоном перед входом в Уорстуисл, он не мог не понять, что проиграл.
В его смерти, как и в жизни, было нечто театральное. Когда Саймон потребовал у смотрителя Уорстуисла экипаж, чтобы отвезти меня в Келли Грейндж (туда он примчался верхом на своей лучшей лошади), и когда карета была нам подана и вместе с нами готова к отъезду, Деверела Смита уже и след простыл.
Как оказалось, он вернулся в своем экипаже в Киркландское Веселье, никем не замеченный вошел в дом, поднялся на балкон восточного крыла — тот единственный балкон, с которого до того не падал и не разбивался насмерть никто из Рокуэллов, — и бросился вниз. Это был его прощальный вызов всем: он как будто хотел доказать то, в чем сам никогда не сомневался, — что он был членом их семьи и что Киркландское Веселье значило для него то же, что и для любого из Рокуэллов, кто родился и вырос в его стенах.
Больше рассказывать особенно нечего. Вдова доктора — миссис Смит, здоровье которой после смерти мужа заметно поправилось, вместе с Дамарис уехала из наших краев. Я слышала впоследствии, что Дамарис сделала в Лондоне блестящую партию. Люк поступил в Оксфорд, наделал там больших долгов и впутался в какую-то скандальную историю с молодой женщиной. Сэр Мэттью охарактеризовал все это как неизбежные издержки «взросления», которыми в свое время грешит и сам. Рут в чем-то изменилась. Ее отношение ко мне потеплело, и, хотя настоящими подругами мы так и не стали, она очень раскаивалась в том, что так легко встала на сторону доктора в его игре против меня — пусть даже и не ведая о его преступных мотивах. Сара, как и была, осталась моим другом. Она радостно сообщила мне как-то раз, что закончила свой гобелен и что изобразила меня не в комнате с решетками на окнах, а в моей собственной спальне в Киркландском Веселье. Она была счастлива, что опасность меня миновала, и ждала рождения моего ребенка чуть ли не с таким же нетерпением, как я сама.
День, когда он родился, был счастливейшим для меня днем, несмотря на тяжелые роды, вызванные всем, что я пережила в предшествующие месяцы. Я люблю вспоминать, как я лежала с младенцем в руках, наслаждаясь состоянием блаженной усталости, знакомым каждой рожавшей женщине, и как разные люди приходили меня навестить, и как потом вдруг у меня в комнате появился Саймон.