— Тетя Сара, — сказала я, — покажите мне, пожалуйста, ваш гобелен. Вы же показывали мне предыдущий, когда он еще не был закончен.
— А-а, тогда было другое дело, тогда я знала…
— Что вы знали?
— Я знала, где тебя поместить. А сейчас я не знаю.
— Но я же здесь.
Она наклонила вбок голову, так что стала похожа на какую-то птицу с блестящими глазами, и произнесла:
— Сегодня… завтра… может еще и на следующей неделе… А потом… кто знает, где ты будешь потом?
Я во что бы то ни стало должна была увидеть, что она изобразила на своей вышивке.
— Прошу вас, покажите мне гобелен.
— Ну ладно, тебе я покажу, но больше никому.
— Я никому не расскажу о нем, — пообещала я.
Она подошла к шкафу и вынула оттуда канву с вышитой на ней картиной. Когда она ее развернула, я увидела на ней южный фасад дома, перед которым на камнях лежало мертвое тело Габриэля. Все было изображено так детально и реалистично, что у меня к горлу подступила тошнота. Рядом с Габриэлем лежало что-то еще — это было застывшее в неживой позе тельце моей собаки. Мне стало не по себе, и я, должно быть, вскрикнула от неожиданности, потому что Сара усмехнулась. Ужас, который я испытывала, глядя на ее творение, был для нее лучшей похвалой.
— Все выглядит так по-настоящему… — запинаясь, сказала я.
— Уж конечно… Я ведь видела, как он лежал там, на камнях. Я была внизу еще до того, как они пришли и забрали его. И я сказала себе тогда: это и будет моей следующей картиной.
— А Пятница? Вы его тоже видели?
У нее вдруг стал такой вид, как будто она пытается что-то вспомнить.
— Он был очень преданным псом, — наконец сказала она. — За это он и погиб.
— Так вы видели его мертвым или нет?
Она снова надула губы и обиженно произнесла:
— Но вот же он — на картине.
— Но он здесь лежит рядом с Габриэлем. На самом же деле его там не было.
— Не было? Они просто его унесли.
— Кто его унес?
— Кто его унес? — повторила она мой вопрос, как будто ждала ответа от меня.
— Вы же знаете, кто, правда ведь, тетя Сара?
— Я-то знаю, — сказала она беспечным тоном. — И ты тоже знаешь.
— Если бы я знала! Ну, пожалуйста, скажите мне, тетя Сара. Для меня это так важно!
— Я не помню.
— Вы так много всего помните. Вы не могли забыть такую важную вещь.
Вдруг она просияла и сказала:
— Я знаю, кто, Кэтрин. Это был монах.
Глядя на нее было ясно, что она не разыгрывает меня и не притворяется. Если бы она действительно что-то еще знала, она бы мне сказала. Просто она как бы существовала в двух разных мирах одновременно — в реальном и в воображаемом. Эти два мира постоянно смешивались в ее сознании, и она временами переставала их различать. Обитатели дома явно недооценивали ее, считая, что при ней можно говорить что угодно, так как она все равно не поймет. На самом деле у этой женщины память цепкая, как клюв галки, хватающей блестящие предметы и уносящей их в свое гнездо, чтобы припрятать.
Я снова обратилась к гобелену и теперь, когда первое потрясение от вида трупов Габриэля и Пятницы прошло, я заметила, что только часть канвы была покрыта вышивкой, а остальное пространство было пусто.
Сара словно прочитала мои мысли.
— Это место для тебя, — сказала она торжественным тоном прорицательницы, которой известно будущее.
Я ничего не ответила, и тогда она подошла ко мне вплотную и схватила меня за руку. Даже сквозь рукав платья я почувствовала, как горят ее пальцы.
— Я не могу закончить работу, — сказала она недовольным тоном. — Потому что не знаю, что с тобой делать. — Она повернула гобелен лицевой стороной к себе и пробормотала: — Ты не знаешь, я не знаю, зато монах знает… — Она вздохнула и сказала: — Ох ты, Господи, придется ждать. Такая досада! Я не могу взяться за новый гобелен, пока этот не закончен.
Она свернула вышивку и снова убрала в шкаф. Затем она подошла ко мне и пристально на меня посмотрела.
— Что-то ты неважно выглядишь, Кэтрин. Тебе лучше сесть. Ты же выдержишь, правда? Бедняжка Клер! Она вот не выдержала родов. Рождение Габриэля убило ее.
Пытаясь отделаться от того мрачного впечатления, которое произвела на меня ее картина, я сказала:
— У нее было плохое сердце, а я совершенно здорова.
Сара опять склонила голову набок и взглянула на меня с каким-то любопытством.
— Наверное, поэтому мы и подружились, — начала она.
— Почему поэтому? — спросила я.
— Мы ведь с самого начала стали друзьями. Ты мне сразу понравилась. Я подумала: «Мне нравится Кэтрин. Она меня понимает». А теперь они, наверное, скажут: «Понятно, почему они понимают друг друга».