Я действительно чувствовала себя очень усталой, и поэтому не стала с ним спорить.
— Я бы отвез вас домой, но мне нужно проведать еще одного пациента.
— Я не хочу, чтобы в доме знали, что я была у вас. Так что мне все равно лучше пойти пешком и войти в дом, как после обычной прогулки.
— Вы позволите Дамарис вас проводить?
— В этом нет нужды.
— Вы же обещали, что будете следовать моим советам. Вы пережили сейчас большое потрясение. Пожалуйста, сделайте, как я вас прошу.
— Ну хорошо, если сама Дамарис не против.
— Конечно же, нет, она будет только рада. Подождите здесь, а я за ней схожу. Но сначала я вам дам выпить немного бренди. И не спорьте со мной. Вам оно сейчас будет очень кстати.
Он подошел к шкафу, достал из него графин и две рюмки. Одну он налил до половины и протянул мне, другую, полную, взял сам. Подняв свою рюмку, он улыбнулся мне и сказал:
— Кэтрин, я верю, что все будет хорошо. Доверьтесь мне. Рассказывайте мне обо всем, что вам удастся узнать. Вы ведь знаете, как я хочу вам помочь.
Потом он вышел, и я не знаю, сколько времени я оставалась одна, потому что голова моя была занята одними и теми же мыслями. Я вспоминала ежемесячные отлучки отца и неизменно мрачную атмосферу нашего дома… Теперь мне понятна была ее причина… Неудивительно, что мне всегда хотелось из нее вырваться. Он должен был как-то подготовить меня к этому! А может быть, и лучше, что я ничего не знала? Может, было бы лучше, если бы я никогда этого не узнала!
В комнату вошли Дамарис и ее отец. На девушке было теплое пальто с меховой опушкой, а ее руки прятались в муфте. Мне показалось, что вид у нее был весьма надутый и недовольный, поэтому я снова сказала, что прекрасно дойду одна.
Однако доктор заявил не терпящим возражений тоном, что Дамарис очень хочет прогуляться, и тут же улыбнулся мне так, будто все было абсолютно нормально и нашего с ним разговора, пошатнувшего мою уверенность в себе, не было вовсе.
— Вы готовы? — спросила меня Дамарис.
— Да.
Доктор пожал мне руку и сказал, что мне следует принять на ночь успокоительное, чтобы лучше спать. Я решила, что это было сказано для того, чтобы объяснить Дамарис причину моего посещения. Я взяла пузырек, который он мне дал, положила его во внутренний карман своей накидки, и мы с Дамарис вышли из дома.
— Как похолодало! — сказала она. — Если так пойдет дальше, то ночью может быть снег.
Ветер окрасил ее щеки румянцем, и она была удивительно хороша в своей маленькой изящной шапочке, отороченной тем же мехом, что и муфта.
— Давайте пойдем через рощу, — предложила она. — Это чуть дальше, зато будет не так ветрено.
Я шла, словно во сне, не замечая дороги. В голове у меня снова и снова звучало то, что сказал доктор о моей матери, и чем больше я думала об этом, тем более правдоподобным мне все это казалось.
На опушке рощи мы на минуту остановились под защитой деревьев, потому что Дамарис сказала, что в ее ботинок попал камушек, который натирал ей ногу. Она села на поваленное дерево, сняла ботинок, потрясла его и снова надела, еще больше раскрасневшись, пока, наклонившись, застегивала его.
После этого мы снова двинулись в путь, но ботинок по-прежнему натирал ей ногу, поэтому она присела на траву и повторила всю операцию сначала.
— Такой крошечный камушек, — сказала она, выбрасывая то, что она, наконец, извлекла из ботинка, — а столько неприятностей! Ох, Боже мой, опять эти пуговицы застегивать!
— Давайте я помогу, — предложила я.
— Нет, что вы, спасибо, я сама. — Она наклонилась, воюя со своей тугой застежкой, потом снова подняла голову и сказала: — Я так рада, что вы познакомились с мамой. Ей это было очень приятно.
— Ваш отец о ней так беспокоится.
— Да, он беспокоится о всех своих пациентах.
— А уж она, конечно, самая важная для него пациентка.
Разговаривая с Дамарис, я неотвязно думала все о том же — неужели это правда? Я не спрашивала себя, правда ли то, что моя мать в лечебнице, — в этом я уже почти не сомневалась. Так о чем же я думала? Я невольно спрашивала себя: неужели правда, что я такая же, как она? И задавая этот вопрос, я тем самым как бы признавала свои сомнения в себе самой.
Стоя на лесной дороге в этот холодный декабрьский день, я чувствовала, что еще никогда в жизни не подходила так близко к полному отчаянию. На самом деле самый страшный для меня момент был тогда еще впереди, но я этого не знала, и мне казалось, что ничего более ужасного со мной случиться не может.
Дамарис наконец застегнула свой ботинок, встала, спрятала руки в муфту, и мы пошли дальше.