— Ну, этот пиит не выдаст.
При этих словах лицо Тредиаковского просияло. Значит, герцог все же помнит его и относится к нему с доверием.
Кончилось тем, что герцог приказал сегодня в двенадцать часов явиться Сене вместе с ним, Эйлером, в Зимний дворец.
Сеня был в восторге, Варенька от души разделяла его радость, и при взгляде на ее красивое лицо у Сени не впервые дрогнуло сердце. Он так сжился с ее постоянным сочувствием, с ее вечным желанием помочь ему, бескорыстно разделять его радости и тревоги, что эта милая девушка невольно становилась ему дорога.
Эйлер знал уже о несчастии, постигшем Тредиаковского, и выражал ему свое сочувствие. Он был глубоко возмущен такими нравами и все повторял:
— Бедный, бедный, не скоро еще в вашей скифское стране будут ценить ум и таланты.
Сеня тем временем торопливо собирал при помощи Вари свои снаряды.
— Сеня, благослови тебя Бог, — дрожащим голосом говорила Варя, — я буду молиться за тебя. Не бойся!
— Я и так ничего не боюсь, — возбужденно ответил: Сеня, — не все ли равно мне?
— Мне не все равно, — тихим голосом ответила Варя. — Сеня, милый!..
И она смотрела на него ласковыми большими глазами и нежно сжимала в своей руке его холодную руку.
Теплое чувство наполняло душу Сени. Тускнел и пропадал в расплывчатом тумане образ печальной Настеньки.
Ящик с его снарядом он с помощью Дарьи вынес и положил на извозчика.
Пожелав еще раз Василию Кирилловичу скорейшего выздоровления, Эйлер поднялся.
Василий Кириллович обнял и перекрестил Сеню, а Варенька нежно пожала ему руку.
Всю дорогу Сеня чувствовал теплое прикосновение ее маленькой руки к своей.
Эйлер не переставал давать Сене наставления, как вести себя. Он говорил, как надменен и нетерпелив Бирон, что его могут ожидать самые непредвиденные события, что герцог уже, может быть, в дурном настроении, что надо терпеливо и почтительно слушать его светлость, и еще много-много мудрых советов давал взволнованный ученый Сене.
Но Сеня плохо слушал их. Он весь был охвачен горделивой мыслью, что наконец из темной Саратовской губернии он прибыл в столицу, что первый при императрице человек в государстве заинтересовался его изобретением, что его ожидает, быть может, громкая слава и, что радостнее всего волновало, ему удастся спасти своего благодетеля.
Эйлера хорошо знали во дворце. Оставив внизу свой ящик, они поднялись в покои герцога, откуда их направили в манеж, любимое его местопребывание.
Там дежурный, спросив, кто они, доложил о них герцогу… Сене положительно благоприятствовала в этот день судьба. Герцог опять был в хорошем настроении. Это объяснялось тем, что сегодня, когда пришел с обычным докладом Волынский, императрица, встревоженная угрюмым видом своего фаворита, сидевшего у нее, и, кроме того, чувствуя непобедимое отвращение к какому бы то ни было серьезному разговору, объявила своему кабинет-министру через дежурного обер-камергера, что она не примет его и просит его доклады передать герцогу.
Взбешенный Волынский молча передал дежурному свои доклады и уехал из дворца.
— Беспокойный человек, — сказала императрица, когда обер-камергер принес доклады. — От него у меня часто голова болит, — зевая, добавила она.
— Кроме того, ваше величество, — подхватил Вирой, — он позволяет себе указывать вам, мудрейшей в мире монархине, на плохой выбор вами своих советников, словно бы малолетнему и неразумному дитяти, как он сделал в записке, поданной вашему величеству, в коей всех близких к персоне вашего величества лиц осуждает. Смешно, правда! Это как Меншиков при Петре II.
— Да, досаждает, — ответила императрица. Ее особенно кольнуло напоминанье о Меншикове, которого она имела причины ненавидеть. Она не забыла, с каким высокомерием относился к ней всемогущий временщик, когда она была Курляндской герцогиней. Ей приходилось писать ему униженные письма и по часу ждать его в приемной.
Хотя Бирон отлично понимал, что такое настроение императрицы случайно, что она все же ценит Волынского и считается с его мнением, но ему была приятна мысль о том бешенстве и разочаровании, которые испытал сегодня его враг.
Капля долбит камень. Герцог твердо знал это изречение.
Императрица была любительницей всяких диковинок. Ее ум всегда требовал каких-либо внешних впечатлений, герцог хорошо знал это и, желая сделать ей сюрприз, ничего не сказал о чудной птице и крыльях, о которых рассказывал ему Эйлер, тем более что и сам не был еще уверен в точности рассказа ученого академика.
Смелый и ловкий наездник, Бирон любил объезжать молодых лошадей и дрессировать их. Все лошади, ходившие под императрицей, были выдрессированы им самим. В огромном манеже Зимнего дворца он часто приказывал устраивать препятствия: высокие заборы, канавы, наполненные водой, и либо забавлялся сам, либо назначал смотры и состязания. На одном из таких смотров и отличился молодой Астафьев.
И теперь герцог занимался дрессировкой великолепного черного жеребца, доставленного ему с его курляндских конных заводов.
Горячий конь танцевал под ним, фыркал, грыз удила, а герцог едва заметными движениями ног и левой руки то подымал его на дыбы, то мчался в карьер, почти мгновенно затем переводя его на рысь. Стоявший в конце арены трубач подавал кавалерийские сигналы, на другом конце по знаку герцога барабанщик бил атаку, и конь, прижав совсем уши, вытягивал передние ноги и весь приникал к земле, готовый в каждое мгновенье сорваться с места и полететь, как птица.
Герцог от удовольствия похлопывал его рукой по крутой шее и громко кричал снова команды на немецком языке.
Затем к лошади вдруг подбежали два берейтора и стали у ее морды по бокам с большими пистолетами в руках. Конь вздрогнул, но железная рука герцога крепко держала его. Один из берейторов неожиданно выстрелил над самым ухом коня.
Конь рванулся, встал на дыбы, но герцог ласково потрепал его по шее рукой и что-то стал говорить ему таким нежным и убеждающим тоном, каким никогда не говорил ни с кем из людей.
И, словно повинуясь красивому вкрадчивому голосу, лошадь тихо опустилась на передние ноги.
Почти мгновенно раздался второй выстрел. На этот раз лошадь только дрогнула, но осталась неподвижной на месте.
Эйлер и Сеня с большим интересом следили за ездой герцога и дрессировкой лошади.
— Вот только где он счастлив, — прошептал Эйлер на ухо Сене.
Герцог кончил свои упражнения. Он, довольный и веселый, соскочил с коня.
— Молодец ты у меня, умница! — ласково произнес он, трепля коня по шее. Потом он погладил его морду, вытер тонким платком вспененные губы и бросил платок на землю.
Несколько рук моментально протянулись и подняли с пыльной арены этот тонкий платок, украшенный герцогской короной.
— А теперь возьмите его, — уже резким неприятным голосом крикнул Бирон берейторам, — да смотрите, канальи, не опоите его. Покрыть ковром.
Слова срывались с его губ, как удары хлыста.
— О, если бы он отнесся к нам, как к лошадям! — тихо вздохнул Эйлер.
Но это не было в обычае герцога.
Когда дежурный доложил ему, он небрежным жестом руки подозвал к себе пришедших.
— А-а! Герр Эйлер, очень рад! — сухим, но все же приветливым голосом произнес он, когда подошедший
Эйлер низко склонился перед ним.
— Очень хорошо, — продолжал он, — а это и есть чудная махинация?
Сеня стоял смущенный, растерянный.
— Ну что ж, — говорил герцог, — посмотрим, посмотрим.
Эйлер сказал, что аппарат остался внизу во дворе.
Герцог тотчас приказал принести его в манеж.
Пока ходили за ним, Бирон задал несколько коротких вопросов Сене.
Сеня смущенно, запинаясь, ответил, кто он, из какой губернии, как самоучкой учился. Неясный инстинкт подсказал ему не упоминать фамилии Кочкарева.
"Потом, самой императрице", — мелькнуло в его голове.
Бирон небрежно слушал его ответы.
Когда был принесен заветный ящик, герцог приказал удалиться всем, оставив при себе только молодого адъютанта да двух молодых лакеев, чтобы в случае надобности помочь Сене.