Астафьев с любопытством слушал ее слова.
— Ну, так мы и порешим, Алексей Тимофеевич, — обратилась к нему Елизавета, — а ты не грусти. А теперь идем обедать. Давай мне руку, — и, смущенный и взволнованный, Астафьев под руку с цесаревной вошел в столовую.
XXIV
НА ПРИЕМЕ У ГЕРЦОГА
Густав Бирон уехал из Петербурга навстречу возвращавшимся полкам, чтобы во главе их торжественно вступить в Петербург.
Волынский с головой ушел в заботы об организации празднеств, стараясь как можно полнее угодить императрице, большой любительнице зрелищ. Со всех концов России доставлялись целые транспорты уродов, дур, инородцев, прибывали собаки, верблюды, спешно строился, под наблюдением академика Крафта и архитектора Еропкина, ледяной дом.
Людей и животных надо было пристраивать на квартиры, отпускать им провиант, заботиться об их здоровье, делать из них выбор.
Голова шла кругом. Движение государственных дел словно остановилось. Императрица не хотела ничего слушать. Почти все правительственные учреждения были заняты исключительно подготовлением празднеств. Раз или два Волынский попробовал заговорить с государыней о более достойных внимания материях, но был принят очень неблагосклонно и, махнув рукой, отложил все наиболее сложные вопросы до окончания предстоявших празднеств.
Во время этих лихорадочных приготовлений скучающая императрица с радостью воспользовалась случаем развлечься в день рождения своего любимца.
С герцогиней Бенигной, с герцогом она неустанно совещалась, чем бы особенно порадовать своего любимца. Решено было этот день отпраздновать в семейном кругу. пригласив только родственников и ближайших придворных.
Весь придворный муравейник зашевелился. Многие буквально не спали ночей, выдумывая, что бы такое презентовать в столь торжественный день Карлуше, которого, между прочим, терпеть не могли окружающие, принужденные, однако, восхищаться его красотой, умом, остроумием и резвостью.
Конечно, о самом Карлуше думали немного. Важно было угодить не ему, а императрице.
Вернувшись от императрицы, герцог долго ходил по своему кабинету. Он был лишен всякой фантазии, и ему было поэтому необычайно трудно придумать что-либо такое, что могло бы заинтересовать императрицу.
Но вдруг лицо его просияло. Он позвонил дежурного офицера.
Бирон немедленно распорядился привезти к нему Семена, поповского сына, что живет у профессора Тредиаковского.
Ученый математик был прав, когда предупреждал Сеню. Герцога сразу охватила тревога, лишь только он увидел летательный снаряд. В нем пробудилась его обычная подозрительность. Словно что-то стесняло его, пока Сеня был свободен располагать своим снарядом. Эйлер угадал. Герцог купил пока Сеню, но этого было ему мало…
В последние дни он как бы забыл о Сене, но тут во время разговоров о том, как праздновать рождение его младшего сына, он вспомнил об этом изобретателе. Что такое изобретение заинтересует императрицу, герцог ни минуты не сомневался.
Вместе с тем, пора окончательно прибрать к рукам этого поповского сына.
Со времени объяснения своего с Варенькой для Сени настала новая пора жизни. Такого подъема духа, такой уверенности в себе он никогда доныне не чувствовал. Впервые он взглянул на Божий мир как свободный человек, нашедший то, чего искал, ни от кого не зависимый и отдавшийся исключительно своему призванию. Он подолгу обсуждал с Эйлером, какие материалы и сколько рабочих понадобятся им. Пользуясь разрешением герцога, они мечтали устроить чуть ли не целую фабрику для изготовления летательных машин. Не желая беспокоить Бирона по мелочам, они составляли теперь грандиозный план работ.
Тредиаковский был увлечен их планами.
Варенька и Сеня сказали ему о своей любви, и Василий Кириллович благословил их на новую жизнь. Но ни на одну минуту Сеня не переставал думать о судьбе Кочкаревых. Из всех милостей герцога он предпочел бы одну — это свободу Кочкарева. И теперь венцом своей работы он считал не славу, не деньги, а возможность сделать счастливыми тех людей, кому он всем был обязан. Он работал не покладая рук и говорил Вареньке, что только тогда будет счастлив, когда будет счастлив Кочкарев. Варенька разделяла его чувства.
Сеня уже достиг значительного усовершенствования в своей машине. Кроме того, он приготовил еще одну летающую птицу. Не связанный больше материальными расчетами, он накупил себе по указанию Эйлера и Тредиаковского нужных станков и инструментов. Своих птиц он выкрасил разноцветными красками, так что они казались живыми.
Зная, что мать его ни в чем не нуждается, он до поры до времени решил ничего не говорить ей, но, когда окончательно устроит свою жизнь, взять ее к себе.
Помня обещание герцога, Сеня весь горел нетерпением поскорее увидеть императрицу, чтобы высказать ей свою просьбу.
И он дождался наконец весточки от герцога.
За ним приехал офицер с приказанием немедленно ехать к Бирону.
Сеня радостно разволновался, торопливо оделся и, провожаемый благожеланиями Вареньки и Василия Кирилловича, радостно поехал к его светлости.
Ему довольно долго пришлось ждать в приемной, но он не скучал.
Первый раз в жизни он видел так много важных персон, так много расшитых золотом мундиров, такую обстановку, таких важных, напудренных лакеев.
В ту минуту, когда он вошел в приемную, из дверей герцогского кабинета вышел высокий, стройный, сухой человек в генеральском мундире с лентой Александра Невского через плечо.
Его большие круглые черные глаза ярко горели. Он гордо шел, не обращая внимания на почтительные поклоны присутствовавших. Его лицо с резким орлиным носом поражало выражением сильного ума и непреклонной воли.
— Фельдмаршал Миних, — шепнул Сене сопровождавший его офицер.
Сеня с величайшим вниманием смотрел на этого замечательного полководца, грозу турок, прозванного русскими войсками Соколом. И действительно, что-то соколиное виднелось в его красивых, жестких круглых глазах и во всем очертании его сухого лица.
Не глядя ни на кого, Миних твердым и быстрым шагом прошел через приемную.
— Вон Черкасский, канцлер, — продолжал офицер, указывая на высокого, полного, с надменной осанкой человека в генеральском мундире. — А это, посмотри, сам принц Антон Брауншвейгский, видишь, в углу, этот бледный с бегающими глазами… А Волынского нет.
Но едва произнес он эти слова, как в открытую дверь приемной гордой поступью, с высоко поднятой головой вошел кабинет-министр, обер-егермейстер, генерал-аншеф Артемий Петрович Волынский.
Небрежным кивком ответив на поклоны присутствовавших, он прямо прошел к князю Алексею Михайловичу Черкасскому, лицо которого расплылось в радостную улыбку, и вступил с ним в оживленный разговор.
Один за другим входили и выходили вельможи из кабинета герцога.
Время шло. Вдруг Сеня остолбенел. Он не верил своим глазам. В дверях приемной показался Василий Кириллович Тредиаковский.
Как он попал сюда?
А попал он чрезвычайно просто. После отъезда Сени он решил, что теперь самое удобное время пожаловаться герцогу на самоуправство кабинет-министра.
"Сене дана приват-аудиенция, — думал он, — я поеду тоже, Сеня уже имел с герцогом конверсацию обо мне, это поможет. Сошлюсь на него".
И, недолго раздумывая, он собрался, взял извозчика и приехал во дворец.
Но каков оыл его ужас, когда он увидел, что попал не на приват-аудиенцию, а на настоящий прием у герцога. Он готов был бежать назад, но когда увидел в углу своего ненавистного врага, оживленно беседовавшего с князем Черкасским, то проклял самую минуту, когда пришла ему в голову безумная мысль ехать сегодня к Бирону. Он хотел уже обратиться в постыдное бегство, но, на его беду, в это мгновение Волынский повернулся и увидел бедного пиита. Этот взор был взором Медузы.