— Как вам угодно, — фыркнул Рив и резко, на каблуках, повернулся к Люсьену спиной.
— Отвратительное поведение, — громко сказал Сент Джон в спину англичанину. Было видно, как тот напрягся. — Никак не могу понять, зачем ты вообще пригласил его на обед, Д’Авенал. Теперь Люсьен изрешетит его, а нам придется писать письма с объяснениями его родне.
Рив выхватил свой плащ и шляпу у лакея. Когда дверь за ним закрылась, Люсьен опорожнил бокал, отметил, что черно-золотистый жук пересек линию финиша, и поклонился маркизу Д’Авеналу.
— А почему, собственно, ты так спешишь пристрелить Рива, де Монтень? — спросил Д’Авенал, прикасаясь к вышитому шнуру звонка. В столовой вновь появился лакей в ливрее.
— Завтра я должен насладиться буколическими красотами сельской местности, — ответил Люсьен, — визит к друзьям моего отца. Старик по имени Скаррон, который потихоньку умирает и в связи с этим горит желанием оставить свою зануду-дочь на попечение моего отца. Я должен застрелить Рива завтра утром. К сожалению, мне придется сопровождать эту девушку в Новый Орлеан.
— Как же ты уедешь? Ведь на следующей неделе скачки! — воскликнул Сент Джон.
— Может быть, старик будет настолько любезен, что умрет после скачек, — сказал Люсьен, забирая свое пальто и высокую шляпу у лакея.
— К вашим услугам, Д’Авенал. Я вышлю вам банковский чек.
— До встречи с Ривом, надеюсь, — отпарировал Д’Авенал.
Люсьен усмехнулся и надел шляпу.
В воздухе висел мокрый туман и мелким моросящим дождиком концентрировался вокруг газовых ламп, освещавших подъезд дома маркиза. Люсьен набросил плащ и сел в старинную городскую карету дядюшки Тьерри. Копыта лошадей в упряжке гулко застучали по мостовой опустевшей улицы. Люсьен откинулся на спинку сидения и задумался. Дуэль с Ривом нисколько не беспокоила его, но вот месье Скаррон не мог выбрать более неудачного времени, чтобы помереть. Люсьен хотел уехать из Парижа на скачки и провести последние дни января в загородном поместье Сент Джона в компании друзей-холостяков, но недавно получил письмо от отца. Обычно почта из-за океана шла в Европу порядка двух месяцев, если ее отправляли с пакетботами, поэтому выходило, что старик Скаррон лежал при смерти уже довольно долго, но Люсьен навел справки о состоянии его здоровья и понял, что, видимо, на этот раз положение действительно серьезное. Бюллетень был подписан фамилией Д’Обер, это могла быть либо сестра-сиделка, или же компаньон. И в нем говорилось, что здоровье старика быстро и неотвратимо ухудшается с каждым днем.
Люсьен от досады заскрипел зубами. Он не хотел возвращаться в Новый Орлеан. Он никогда так не наслаждался жизнью и свободой, как сейчас в Париже, где из родственников был только слабоумный дядюшка Тьерри де Монтень, не появляющийся больше в свете. И до тех пор, пока Люсьен ведет себя дома вполне благопристойно, до его дядюшки вряд ли дойдут слухи, что вне домашнего очага его поведение совершенно другое. А пока об этом не знает дядюшка, не узнает и отец, что было более чем важно.
Люсьен стал думать о проигранном пари. Разумеется, он мог бы убедить дядю выплатить ему авансом часть денежного содержания за следующий срок. Или он мог бы уехать в Новый Орлеан и объявить, что банковский чек потерялся при пересылке, если Д’Авенал станет упорствовать. «В конце концов выход есть всегда», — приободрился Люсьен. Он всегда находил способ обратить неприятности в некую пользу для себя. Единственное, о чем он старался не думать, так это об отказе отцу в его просьбе привезти Адель Скаррон домой в Новый Орлеан и о признании ему же в том, что он проиграл в пари деньги, которых у него нет.
Карета мягко подкатила к подъезду городской усадьбы дядюшки Тьерри, и лакей открыл Люсьену дверцу. В холле горели свечи в канделябрах. Люсьен прошел в библиотеку, отделанную дубовыми панелями. Дядюшка Тьерри дремал в кресле у камина.
— Вам давно пора купить газовые лампы, дядя, — вместо приветствия сказал Люсьен.
Тьерри поднял голову и нацепил на нос пенсне.
— Я недавно чуть не сломал ногу, поднимаясь по лестнице, — продолжал племянник. — И вообще газовые лампы светлее, и вы будете лучше видеть.
— Нет уж. Я уверен, что в один прекрасный день они взорвутся, — ответил дядя Тьерри, позевывая.
Все достижения технического прогресса с начала века казались дяде очень подозрительными, он думал, что все это «в один прекрасный день взорвется». Дядя Тьерри по мнению Люсьена был единственным человеком в Париже, который до сих пор носил бриджи и не менял покрой воротничков со времен своей молодости.