И кто-то пропитает ноткой гуманизма акцию в американском посольстве: дескать, Голов меткими выстрелами сознательно поранил «не насмерть» руку Власенко — пожалел молодца, пусть и дюже нехорошего, заблудшего. Глядишь, пораню плечо, руку попорчу — человек прозреет и враз остепенится. Не вышло. Вынесли его почитай что нагого. Ивон Роберт рассказывал потом, когда все разговорились без опаски, завспоминали дружно, лет тридцать спустя: «Он лежал голый, в одних плавках. Всю одежду сорвало взрывом. Когда его вытащили, я наклонился перед ним — как сейчас помню, говорю: „Юра, зачем же ты это сделал?“ У него ресницы дрогнули…». Опять же, через те же восемь месяцев, при иных, но подобных обстоятельствах, подчиненные майора Ивона заметят лежащего мужчину, и тоже в одних трусах. И когда его вытащат, к нему тоже наклонится боец — для опознания. Но никто ему не прошушукал: «Зачем ты это сделал?» И у него ресницы, не сомкнутые на остекленелом влажном глазу, не дрогнут…
Пал Сократ… Пал Руссо… Пал и Юра…
Первое, что хотел бы сказать по поводу этой нелепой истории. Я ни в коем случае не на стороне Власенко. Просто думаю, что по нему, бедолажному, плакала психбольница, а не пуля — как по мнимому террористу. А что по мне — как по донельзя отчаявшемуся человеку. Ведь что успел сказать до фатального исхода Юра бойцам, уговаривавшим его сдаться? «Я бывший моряк торгового флота… Надеялся поступить в МГУ. Но меня там подло завалили… В общем, я убедился, что в этой стране нет никакой справедливости, никакого порядка… Потому я и решил уехать в Америку. А меня били „митьки“ (милиционеры). Ногами. Как мяч футбольный, катали. За то, что я слезно просил всех, к кому только не обращался по многу раз. И ничего особенного мне ведь не надо — учиться в институте хочу, два раза поступал, и никак. Квартиру бы в Москве выхлопотать или угол какой-нибудь в общежитии… Нет у вас возможности, так выпустите меня из страны…»
Да некогда было слушать его житейские исповеди, вникать — председатель торопил, требовал закончить это «международное безобразие». Сколько мы сегодня видим подобных человеческих трагедий!..
И второе. Прошу вас иметь в виду, что стихи, которые читал Власенко, не есть плод моей фантазии. Строки эти из документов на «террориста Юру», бережно хранимых в «загашниках» КГБ. А написаны Шиллером…
Группа «Зенит» была укомплектована офицерами, окончившими Курсы усовершенствования офицерского состава. Она была создана 19 марта 1969 года. База находилась в лесу, в подмосковной Балашихе. Учеба начиналась с января и заканчивалась в августе. Прошедшие подготовку заносились в спецрезерв нелегальной разведки в качестве командиров или заместителей командиров групп. При наступлении «особого периода» эти группы доукомплектовывались резервистами: разведчиками, подрывниками, радистами и водителями. Затем их перебрасывали на территорию противника, где им передавалась агентура, находившаяся на связи у наших легальных резидентов. Офицеры осваивали способы ведения партизанской войны и разведки во вражеском тылу, изучали минно-взрывное дело и средства связи, тренировались действовать в различных климатических условиях. Окончив курсы, а до того совершив по три прыжка с парашютом, разъезжались по своим прежним местам службы, зная, что они теперь есть резерв 8-го отдела Первого главного управления КГБ. Повязав бойцов «элитарным узлом», руководители внешней разведки вскармливали в них здоровое честолюбие — кто, если не вы… Такой подход был на руку верхушке КГБ, которая, кроме духовной пищи, ничего другого и предложить-то не могла. Система, их воспитывавшая, по большому счету не способна была даже элементарно защитить их, оградить от нападок, унижений и даже оскорблений. Элите надлежало быть просто элитной, что за флером таинства и секретности бодрило и не подлежало обсуждению даже в их кругу. Они были наделены одной привилегией: быть легко управляемой группой, по-ленински скромной (так это подавалось, без права вникать в суть «скромности» вождя), ни на что излишне не претендовать, стоически сносить тяготы и лишения при выполнении заданий, которые преподносились им от имени партии и государства. И больше — ничего. Я приведу сейчас характерный пример, и, надеюсь, он поможет мне отбиться от нареканий и досужих обвинений в необъективности, в наговоре на славные органы госбезопасности.
Группы КГБ «июльского призыва» несли службу по формуле «шесть через двенадцать». Это означало, что шесть часов боец нес службу, двенадцать часов отдыхал или шастал по городу, все подмечая, и по возвращении на базу зафиксированное в памяти надлежащим образом оформлял документально. На плоских крышах четырехэтажных зданий по всему периметру обширной территории советского посольства в Кабуле бойцы оборудовали огневые ячейки из мешков с песком. Днем, лежа на плащ-палатках, брошенных на бетонную крышу, бойцы «Зенита» часами глядели в бинокли, наблюдали чужую жизнь чужого города и чужого народа. По указанию руководства было введено круглосуточное патрулирование по внутренним дворам посольства. Занятие достаточно дурацкое и утомительное. На кой черт, спрашивается, надо было таскаться днем под палящим солнцем вдоль забора, когда обстановку вполне можно было контролировать и с крыш «VIP-хрущевок»?