В доме воцарилась невыносимая обстановка. Паша не верила мужу и засела писать письма сыновьям о том, что стала никому не нужна, что всё, что она сделала для «папы» и для детей, теперь не имеет смысла и что ей лучше умереть, чем жить в такой невыносимой обстановке. Причём саму суть дела она не объясняла, и сыновья, переписываясь меж собой, решили, что её болезненная мнительность связана с травмой. Александр прислал письмо, в котором успокаивал мать и скоро обещал приехать в отпуск.
Иван решил подавать в суд на соседку Токареву, но Паша воспротивилась: «Не хватало нам шума на весь Аннинский район! Вот так тебе платят за твоё добро! А может, ты и раньше с ней путался, а теперь решил поселить под бочок?»
Марчуков хватался за голову двумя руками и уже перестал чувствовать под ногами землю. Он приходил на работу и ловил взгляды с затаённой улыбочкой или откровенные усмешки. За что на его голову свалилось это, когда, вырастив детей, он уже думал о спокойной и размеренной жизни в собственном доме? Разве люди хуже диких собак, которым не живётся в своём жилище и они стремятся обгадить чужое, чтобы оставить на нём метку своего запаха, метку своего несчастья? Да, у Мани нет детей и муж пьяница. Да, у них маленький домик с малюсенькими окошками, за которыми никогда не рассветает и никогда не поют песен, а он возвел дом большой, с просторными светлыми окнами, из которых слышны песни. Как же он раньше не разглядел эту простушку Маню? Он попытался всё это вновь и вновь объяснить Паше, но жена не хотела его слушать. Не было больше сил ходить на работу, и в первых числах октября он решил взять больничный.
Стоял на редкость погожий солнечный день, и он пошёл пешком до райкома. По дороге почувствовал боль за грудиной и энергично растёр ладонью правый бок. Боль отступила. Запахи осени кружили в воздухе вместе с листвой, и он, проходя под клёном, поймал в ладони багровый лист, похожий на пятерню. С этим листом и зашёл в свой кабинет. В помещениях ещё никого не было, и он подумал о том, что пришёл слишком рано, но и находиться дома в этот ранний час ему не хотелось — Паша не разговаривала с ним и всё время плакала.
Иван присел за стол и принялся разбирать бумаги. Неожиданно вернулась боль. Своими железными пальцами она обхватила его грудину, он почувствовал, что нечем дышать, хотел подняться со стула, но стал оседать головой на стол: утренний свет померк в его глазах.
Врачи скорой помощи расстегнули на нём рубашку, сделали укол, положили на носилки. Пульс прощупывался. Один из санитаров, пожилой дядька, осторожно вытащил зажатый в его руке кленовый лист и положил в карман пиджака, которым накрыли Марчукова: «Может, в больнице ещё на него посмотрит?» Его повезли в больницу, которую он строил и которая оказалась последним прибежищем одинокого сельского романтика, мечтавшего собирать с родной земли небывалые урожаи.
вовсе вдруг пропадает. «Аритмия!» — думала она, поправляя трубку капельницы. Главврач Ядыкина сказала: «Остановка сердца.» «Но у него никогда не болело сердце!» — вмешалась Паша. «Возможно, на фоне лёгочной эмболии. С таким лёгким, как у него, возможна закупорка сосудов». «Может, его надо срочно везти в Воронеж?» «Этого делать нельзя, надо прокапать капельницы, восстановить сердечный ритм!»
— У тебя сердечко прихватило, родной! Не делай резких движений. Ядыкина говорит, прокапаем капельницы, и всё образуется. Ты у меня не такое выдерживал.
— Пашуня. ничего не было! Ты веришь мне? Это мерзкая, лживая баба. — с трудом шептали его губы.
— Молчи! Тебе надо отдыхать и ни о чём не думать. Я уже всё знаю, прости меня и выздоравливай. Я буду с тобой. Санька телеграмму дал. Завтра приезжает. Он в отпуске, ездил по Прибалтике, заехал к Боре, у нас планирует пробыть неделю.
— Хорошо. Хоть увидимся.
На тумбочке, покрытой белой салфеткой, рядом со стаканом воды лежал багровый кленовый лист. Паша не спрашивала, откуда он, но и выбрасывать не решалась. Ей принесли в палату вторую кровать, и она ночевала здесь, поминутно вскакивая по ночам. Иван спал плохо, часто просыпался, жаловался на боли в груди. Она сама делала ему уколы.
Эти октябрьские дни выдались на редкость солнечными — лучи светила, дробясь о густые кроны сосен, заглядывали в палату с утра, играли бликами на белых стенах, в форточку залетал насыщенный осенней свежестью воздух.
Иван дышал тяжело, его лоб покрывала испарина, и Паша вытирала влагу полотенцем. Сегодня он выпил наконец-то чашку горячего бульона и, после укола, уснул. Паша вышла в коридор и увидела сына. Он шёл к ней в белом халате, накинутом на гражданскую одежду. Она зарыдала в его объятиях, но потом успокоилась, и они прошли в комнату старшей сестры, где никого не было.