Произошло чудо! Прошло время, и мама написала, что слежка прекратилась и соседи снизу даже стали здороваться с ней! Подумав, я отнёс такие перемены на счёт только что пошитой парадной шинели с авиационными петлицами, в которой я посетил несчастных стариков. Ведь они вышли из шинели, выросли в ней и состарились, и для них она имела магический смысл.
Бывая в Воронеже, я всякий раз обзванивал своих аэроклубовских друзей, и мы собирались на маминой квартире, пили водку, пели песни. Большинство из них работали в аэрофлоте командирами кораблей, выяснилось, что Сашка Митин часто летает в Минск.
Однажды я случайно оказался в районе Воронежского железнодорожного вокзала. Посмотрел на дом, в который частенько провожал свою первую серьёзную любовь — Ниночку, ёкнуло сердце.
Долго я стоял в задумчивости, потом решился зайти в квартиру на четвёртом этаже.
Мы с Ниной собирались пожениться, и она умоляла меня сделать это поскорее; её родители один раз увидели меня под хмелем, и я им не понравился. Поэтому домой к Нине я не заходил, считал это лишним.
Я вот-вот должен был улетать на Дальний Восток в действующую армию и резонно просил Нину подождать два месяца — я устроюсь, у меня появятся деньги, не надо будет просить у родителей. Она согласилась приехать ко мне на самый Дальний из Востоков.
Я сделал величайшую глупость в своей жизни! Конечно, надо было просто зарегистрироваться в ЗАГСе и уехать вместе. Восемнадцатилетнюю девочку сломали родители и поспешили выдать замуж, пока я «обустраивался» на Камчатке, куда меня направили кадры одиннадцатой армии ПВО.
Я не сильно убивался по этому поводу, самомнение у меня имело тогда высокую планку: раз не смогла подождать, не смогла противиться воле родителей — значит, и не любила! Девчонок красивых много, и мне спешить некуда. Примерно так я думал тогда. Но много позже, вспоминая свою первую любовь, я мерил всё иными мерками. Я помнил и буду помнить её необыкновенно чистые черты лица и такую же чистую, наивную, незапятнанную душу, которая за два года сильно привязалась ко мне, но растерялась в необычной жизненной коллизии. Я помнил её манеру садиться на краешке стула: сложив ножки ножницами, она подтягивала край юбки вниз, чтобы закрыть колени. Её словно выточенное из мрамора лицо с огромными тёмными глазами мгновенно розовело, а улыбка могла свести с ума.
И неожиданно, здесь, на привокзальной площади, всё это всплыло вновь и отозвалось болью, глухой неприязнью к себе, бестолковому юнцу, не умевшему ценить чистое, прекрасное и в результате принявшему идиотское, ничем не оправданное решение. Случайно ли я оказался возле её дома? Конечно же, нет! Не раз мне приходила мысль найти её, увидеть, поговорить, узнать, как сложилась жизнь Нины, и каждый раз во мне перевешивало: это глупо! У неё муж, дети, о чём мы будем разговаривать? О том, как бродили до устали по улицам, как до беспамятства целовались и я, боготворя её, каждый раз не решался переступить черту в наших невинных отношениях? Сейчас я понимал, что именно это и нужно было сделать и только это могло придать ей силы и решимости не поддаваться требованиям родителей.
Теперь, спустя десяток лет, когда у меня самого были семья и дети и много чего произошло в жизни, она стала приходить ко мне во сне. Она сидела в своей излюбленной позе на краешке стула, с прямой спиной, сложив ладошки кулачками на коленях; её грациозная шея с природным достоинством держала голову с гладкими, тёмными, зачёсанными назад волосами.
Каждый поворот этой шеи, каждый взгляд огромных глаз с трепетными ресницами — вновь преследовали меня, и я понял, что это никогда не кончится, пока я не увижу её вновь.
Я нажимаю на кнопку звонка квартиры на четвёртом этаже, моё сердце гулко стучит в пустом подъезде. Дверь открывает её мать, черты лица которой плохо видны в полутёмном пространстве.
— Здравствуйте! Ради бога, извините меня! Я Саша Марчуков, может, вы и не помните меня. Я старый друг Нины, в Воронеже оказался проездом, хотел бы перемолвиться с ней, узнать о её жизни.
Молчание длилось какую-то минуту, которая показалась мне вечностью, однако дверь передо мной не закрылась.
— Как же забудешь. — наконец вымолвила женщина. — До конца жизни не прощу себе, что вмешалась в жизнь дочки. Да и она не говорит мне за это спасибо, хотя и не попрекает. Она ведь у меня золотая. Живёт с мужем и детьми.
— Если Вы не считаете нужным, то не давайте мне её телефона. Но мне очень хотелось бы переговорить с ней. Ведь у меня тоже семья и двое детей.
— Подожди, сынок. Я дам тебе её телефон. Только не подводи меня, скажи Нине, что узнал номер в городской справке.