— Нина, а где ты живёшь? Твой телефон начинается на ту же цифру, что и у мамы.
— Я живу на улице Юниса Янониса, ты вряд ли знаешь где это.
— Тогда скажи мне номер своего дома!
— Ты что, собираешься ко мне в гости?
— Нет, просто моя мама живёт на этой улице!
— Шутишь?
— Да нет, у неё девяносто второй дом!
— А у меня девяносто четвёртый, это рядом!
— Странно. Я бываю здесь каждый год по нескольку раз, и мы ни разу не встретились. А ведь все эти годы ты приходила ко мне во сне, и это было такой явью, что трудно передать.
Губы Нины задрожали, и предательская слеза выкатилась на её щёку. Я пожалел, что сказал лишнее, но она быстро смахнула слезу. И улыбнулась как ни в чём не бывало:
— Значит, за этим ты и разыскал меня?
— О чём ты?
— Ты хотел взглянуть на то, что осталось от меня прежней, чтобы спать спокойно? Да, наверное, теперь ты излечишься! Как всё-таки наивны люди! Моя мама, например, до сих пор считает, что я заслуживаю счастья и что мне срочно необходимо развестись с моим «тираном», что ничего ещё не поздно! А я вот уверена на все сто: один лишь в жизни только раз. цветут в душе сады у нас. — об этом поёт знаменитая полька.
И я подумал: а ведь она права! Мы отдали нашу любовь в залог каким-то обстоятельствам и теперь оглядываемся на то, что поросло быльём и напоминает обветшалый, заброшенный дом. Я просто устал платить за бестолковое прошлое, поэтому и разыскал Нину. На что я надеялся, что хотел увидеть? Прошлое ещё никому не удавалось вернуть!
Итак, жизнь состоит из потерь? Первой я потерял Нину, и она перестала являться в мои сны после нашего позднего свидания — сгинула, как в той Соломоновой притче «Всё проходит». Вторым я потерял отца, но он приходит ко мне по сей день, потому что я видел его только живым. И тут я готов поспорить с Соломоном: нет! Видно, не всё проходит! Отец — это то, что останется со мной на всю жизнь.
На прощанье я поцеловал огрубевшие пальцы Нины и, на всякий случай, дал ей телефон мамы. Мы больше никогда с ней не виделись, но мама писала, что ей позвонила моя подруга юности Нина и стала заходить в гости, интересоваться её здоровьем. Каждый раз она приносила какие-нибудь лакомства и просила звонить, если понадобится помощь.
Раньше я не задумывался о том, что происходит с нами и вокруг нас, но наступили лихие девяностые и все мы стали свидетелями, а заодно и участниками драмы распада огромной державы, могуществу которой, казалось, не будет конца.
Мне, рождённому в деревне, теперь редко приходилось бывать там, но при свидании с родиной, когда я ездил на могилку отца, поразило запустение деревни: молодёжи здесь не было видно — только старики!
Дядя Лёня по-прежнему жил в старом покосившемся доме. Он похоронил Петра Агеевича и Ольгу Андреевну на бугре за больницей: папа лежал рядом с ними.
Я вспомнил, как мы всем классом уехали в Воронеж, как уехали в город мои брат и сестра: никто не хотел жить в деревне, в ней оставались не способные ни на что, да и те со временем подавались в город на заработки.
Вот такая получалась «смычка» города и деревни!
Мама до семидесяти семи лет проработала в поликлинике, в регистратуре, и ушла, когда её рабочий стаж стал составлять шестьдесят лет. Непостижимо, но она хромая, с палочкой, ходила пешком в больницу, которая располагалась в её квартале.
Каждый год мы приезжали к ней в гости или она приезжала к нам навестить внуков, но в девяностые она осталась в Воронеже одна.
В «ту страну, где тишь и благодать», ушли один за другим все наши родственники, причём вначале — самые молодые. Славусик, Славочка-младший, ласковый ребёнок, любивший свою мамочку, мою тётю Зину, «умный и послушный», как она отзывалась о нём, начал пить ещё в школе. Дома он действительно помогал мамочке, бегал в магазин за продуктами, выполнял всё, что просила Зина. И учился хорошо. Забрала Славочку улица — этот красивый и рослый парень, внешне копия умершей Лиды, стал пить вино в дворовых компаниях. Потом угодил в тюрьму за драку, потом Зина кодировала его от пьянства, и его сердце не выдержало в двадцать шесть лет.