Сын повернул глазёнки в сторону матери, и она увидела в них счастливое, детское, уже осмысленное удивление. Для ребёнка всё было впервые: и Новый год, и красивые шары, и конфеты, и этот Дед Мороз.
Борька не отличался особой подвижностью, он мог подолгу что-то разглядывать, и его всегда тянуло к новым, ещё незнакомым предметам, которые он внимательно обозревал, затем пытался проникнуть внутрь, что заканчивалось плачевно для предмета, а иногда и для Борьки. Иван как-то сказал о нём: «Очарованная душа!» На редкость спокойный мальчик в свои неполных три года имел уж больно осмысленный взгляд.
Паша вручила ему подарок: коробку с цветными кубиками. Она обняла сына, поцеловала его, потом подошла к Ане.
— Сестрёнка, это тебе! — она протянула коробку, и Аня ахнула, прикрыв рот ладонью. Кожаные чёрные полусапожки с пряжкой на боку были немедленно извлечены из коробки и оказались на её ногах. Отбив на полу несколько тактов чечётки, Анна щёлкнула пальцами, присела под ёлкой и стала вытаскивать свой подарок.
— А теперь закрой глаза! — в руках она держала точно такую же коробку обувной фабрики «Скороход».
Сёстры расхохотались. Теперь уже обулась и Паша, и обе они со смехом принялись скакать вокруг стола.
В прихожей зазвонил звонок. Звонили два раза.
— Это к тебе, Аня?
— Нет, я никого не жду.
— Пойду гляну.
Паша вышла в прихожую. Что-то внутри её дрогнуло, она уже знала, кто за дверью. И не ошиблась. Иван стоял, отряхивая снег с длинного кожаного пальто с высоким воротником. Это пальто с тёплой подкладкой шил ему Пётр Агеевич при Паше.
— Можно войти?
Паша легонько кивнула и пошла в комнату.
— Аня, пойди встреть гостя. Пусть побудет с Борькой часик, а потом уходит. Я на кухню.
— Паш, а может, пусть посидит с нами? Ведь не чужой человек.
— Пусть посидит с вами и уходит! — почти выкрикнула Паша.
На кухне возле стола сидели две женщины без возраста и профессий (одна из них работала в подсобке продмага, другая уборщицей), обе в халатах, на головах бигуди. На столе бутылка водки, в тарелках холодец.
— С праздником вас, соседки!
Женщины мгновенно оживились, их глаза переключились на новый объект, появившийся на кухне, и они наперебой стали отвечать на поздравление, прощупывая посоловевшими глазами молодую маму. Если и бывают антиподы в природе, то не всегда они собираются за одним столом вместе.
Мария — небольшого роста, дородная, со вторым подбородком, в вечно расстёгнутом на животе, заплатанном халате, её голос, не умолкая, грохотал в коридорном пространстве. Однажды Паша вышла из комнаты, чтобы поинтересоваться, кого распекает трубный глас Марии. Соседка оказалась в кухне одна и ругалась вслух на каких-то известных только ей обидчиков.
Полина — худая, высокая особа с острыми бегающими глазами, казалось, всегда озабочена одной идеей: как восстановить справедливую ясность во всём, что касалось её окружения. Она непрестанно курила папиросы, и Паше приходилось терпеть этот табачный смрад.
— Ктой-то к нам пожаловал прям под Новый год, Пашуня? — спросила Полина.
— Да кто ж ещё, поди, этот паршивец. — начала отвечать за Пашу Мария.
— Ну, вот что, соседки, разберитесь сначала со своими паршивцами, если они у вас есть! — решительно оборвала женщин Паша. — А я сама как-нибудь.
Паша подняла руку, чтобы достать спички с полки, и увидела в дверях Ивана. Он стоял в наглухо застёгнутом полувоенном френче с накладными карманами, широких галифе, белых войлочных бурках.
— Паша, можно тебя на минуточку?
В коридоре они остановились, и он положил ей руки на плечи:
— Ты можешь меня спокойно выслушать?
Паша резко отстранилась, открыла дверь в комнату.
— И слушать тут нечего! Ты пришёл к Боре? Вот с ним и разговаривай!
Боря возился с большим плюшевым медведем — новогодним подарком Ивана.
— Вы садитесь! Я на кухню! — бросила Анна и мгновенно испарилась.
Паша присела на стул, сложила ладони на коленях, смотрела на Ивана.
Лицо его похудело, осунулось, складка на переносице обозначилась резче, глаза горели лихорадочным блеском.
— Паша, пойми, всё это было несерьёзно.
— А, понятно! Стакан воды!
— Какой стакан? Ты о чём?
— Я о теории. Разве ты не знаешь такую? Странно! А ещё комсорг института! Её придумала Коллонтай.
Паша ещё раз глянула Ивану в глаза, и ей стало его жалко. Может, он действительно один? Всё так же кашляет, к врачу, скорее всего, так и не сходил. Оттого и такой худой. Наверное, там, в институте, тоже поёт песни, но уже с другими. Но как же? Как могли эти губы целовать кого-то, как эти руки могли обнимать другую? После всего, что между ними было?!