В это утро Паша проснулась задолго до подъёма. Ночи ещё были прохладные, и в палатке все девушки спали, набросив на себя поверх одеяла шинели.
Скоро прозвучит команда «подъём», на построение явится Утвенко, проверит внешний вид, всем раздаст задания на день…
Птицы проснулись ещё раньше, и здесь, в палатке, был слышен их гомон. Паша достала из-под подушки, набитой соломой, смятый листок бумаги. Вечером, в свете керосинового фонаря, висевшего на опоре, она принялась читать последнее письмо от Вани, полученное ещё в Алешках, но сон сморил её. Теперь у неё было несколько свободных минут. Знакомый почерк с размашистыми буквами на листе в клеточку складывался в слова, которые она знала наизусть, но ей хотелось вновь увидеть эти строчки, их торопливый, неровный бег.
Дорогая Паша!
Не дождусь, когда вновь увижу тебя и Борьку! Скучаю ужасно, и только мысли о том, что скоро подойдёт время преддипломной практики и я приеду в Алешки, радуют меня. Ты не поверишь! У нас в институте завязалась дружба с авиаторами. Мы ездили выступать к ним с концертом, в ответ они предложили нам подняться с ними в воздух. Впечатления — незабываемые! У меня появился новый друг, лётчик Давид Мильман. Он предложил мне вступить в ОСАВИА- ХИМ, где можно обучаться, а затем и прыгать с парашютом. Вечером я хожу на занятия и скоро совершу свой первый прыжок с самолёта! Расскажи об этом Борьке, я обязательно привезу ему модель истребителя, которую мне подарил Давид. Целую, родная! Твой Иван.
Паша решила подниматься, чтобы в умывальнике оказаться первой. Воздух был студёный — она быстро влезла в юбку тёмно-зелёного сукна, достала из-под матраса плотные носки (портянки терпеть не могла!), сунула ноги в сапоги. Все спали, и она, осторожно ступая по земляному полу, прошла к выходу. В глаза брызнуло солнце, повисшее над верхушками деревьев, и она протянула руки вверх, вдыхая полной грудью холодный весенний воздух. День начался!
Утвенко вызвал Киселёву в свою палатку в середине дня. Он сидел за столом с бумагами, распекал за что-то двух молодых санитаров, стоящих перед ним по стойке смирно.
— Киселёва, проходи! А вы — свободны! Ещё раз попадётесь мне не там, где вам быть надлежит, — надеру задницу!
— Товарищ военврач третьего ранга! Прибыла.
— Хорошо! — перебил Утвенко. — Слушай внимательно! Необходимо организовать приём больных. Много появилось простывших, приходят с жалобами на желудочные расстройства. Надо завести журнал учёта и осмотра. и всё как положено. Составить график приёма младшими врачами. С серьёзными случаями — ко мне. Ты у нас санинструктор?
— Так точно! Товарищ.
— Включаю тебя в приказ о назначении старшим военфельдшером при полковом медицинском пункте. Ты расторопная, соображающая — будешь моей помощницей! Но, если что, ты знаешь — спрошу как положено!
— Есть! Товарищ.
— Да что ты заладила! Ты же не в артиллерийском дивизионе! Когда начнутся учения и придётся подавать мне шину в перевязочной, будешь звать меня Петром Сергеевичем, усвоила?
— Да!
— Ну, вот и хорошо! Полк начнёт выдвигаться на передовые рубежи, мы остаёмся здесь. С условной линии фронта, из санитарных взводов, к нам начнут поступать раненые. Младший врач Митрохин организует приём и сортировку, твоя задача — ассистировать мне, так как ты имеешь такой опыт. Всё как в учебниках! Вопросы?
— Вопросов нет. — Паша задержала свой взгляд на полевом телефонном аппарате, стоявшем рядом с керосиновым фонарём на столе.
— Тогда свободна! — сказал военврач и провёл ладонью по своему черепу с редкой растительностью.
— Есть просьба, Пётр Сергеевич! — Паша впервые назвала Утвенко по имени- отчеству. — Если это возможно… позвонить в Воронеж.
— Ого! Я сам туда с трудом дозваниваюсь. Это какая же такая надобность, если не секрет? Небось амуры?
— Мне бы справиться о сыне…
— Вот оно что! И с кем же сын — с родителями?
— Нет, с сестрой.
— Ну, что ж. Попытаюсь тебе помочь. Куда звонить?
— Двенадцатая клиника, хирургия.
— О! Там у меня знакомые работают.
Ещё не хватало! Может, этот Переверзьев, что имел виды на Пашу, и есть тот знакомый?