Запасов воды у них хватало, но Паша решила экономить: можно обойтись без умываний. На третий день заявил о себе голод, и Паша принялась чистить ножом морковь и картошку.
— Ляличка, ты никогда не пробовала сырой картошки? Мы её сейчас порежем тоненько кружочками и вместе с этими сухими галетами будет неплохо!
Девочка отказалась от картошки, но морковь ела с удовольствием. Солёные огурцы остались стоять на полке — от них захочется воды.
Мария появилась только через неделю. Она спустилась в погреб и расплакалась:
— Как вы тут, родненькие? Злыдни и сюда влезли! Пришлось сказать им, что печь здесь плохая, можно угореть. Помёрзли здесь, потом ушли куда-то. Чтоб они сгинули!
Прошло время, Мария осмелела и стала по ночам выпускать пленниц наверх подышать. Лёгкий морозец сковал раскисающую днём под потеплевшим солнцем землю, в воздухе чувствовалась весна. Даже звёзды светились как-то по- особенному. Тогда впервые в своей жизни Паша поняла, что воздухом можно наслаждаться, как водой в пустыне. Окна в хате не светились: хозяйка сказала, что немцы неожиданно ушли, были чем-то озабочены.
Пришла весна, а прихода своих так и не дождались. Где-то шли бои, взрывы тяжёлых бомб сотрясали землю. «Наши бомбят железнодорожную станцию», — рассказывала Мария. Паша пытала свою спасительницу:
— Мария Антоновна, далеко ли фронт, где наши? Мне надо пробираться к своим, попробую ночью.
— Ты что, деточка! Сразу попадёшь к ним в лапы! Какая с этого польза? Здесь всё кишит немцами: нагнали уйму техники и войск. Я когда-то преподавала немецкий, понимаю, о чём они говорят. Болтают о каком-то секретном оружии, что, мол, скоро Москве каюк. Митрофан, сосед, работает на станции. Говорит, разгружают составы по ночам, работают только их солдаты, всё кругом оцеплено. Совсем недалеко от нас аэродром, возят всё туда. Завезли даже строительные краны, укладывают шестиугольные бетонные плиты. Зачем — никто не знает!
— Марья Антоновна, а может, партизаны есть в лесах?
— Да кто ж тебе этих партизан покажет? Тут на днях провели по улицам троих с табличками на груди, повесили на площади. Сиди, милая, даст бог, выкинут немчуру! Велик ли прок от того, что ты сдашь себя в их лапы? Подумай о своём сыне, как он будет расти без тебя?
Как же не думать? На это время хватало, и мысли о сыне, родных отзывались болью в сердце. Паша вместе с девочкой провела в подвале полтора года! За долгое время надежда поизносилась и стала похожа на ветхие лоскуты. Отзвуки боёв время от времени заставляли встрепенуться, вновь рождали ожидание, которое опять заканчивалась ничем.
Пашу удивляли выдержка и спокойствие девочки, её тихая решимость. Ляля никогда не жаловалась, ничего не просила. Но однажды ночью Паша услышала, как она рыдает. Паша прижала голову девочки к своей груди и стала ласково шептать: «Не бойся, я с тобой! Нас никто не найдёт. Твой папа — просто замечательный человек! Он сделал так, что крышку люка ни за что не найти, она спрятана под полом. А кто же будет разбирать пол? Папа бьёт сейчас фашистов, и, вот увидишь, скоро он придёт и сам откроет люк!»
Они согревали друг друга под стёганым одеялом в холодном погребе. Паша, исчерпав все свои рассказы о детстве, в том числе и о том, как она спасла своего отца от бандитов, когда была совсем маленькой, принималась тихонько напевать песни. Паша пела всё, что знала, в том числе и романсы, и неразговорчивая Ляля порой просила: «Спой про Кубу!» И Паша полушёпотом выводила: «На Кубе, где под сводом лазурных небес ты, прелестная дева, цветов королева, блестишь красотой».
За полтора года Паша приросла сердцем к этой девочке, как к младшей сестре. Всё, что случилось после долгожданного освобождения, — было новым рождением после смерти, и это рождение омрачалось болью потери.
В то мартовское утро сорок третьего года Паша, проснувшись, взяла огрызок химического карандаша и, послюнявив его кончик, вывела на внутренней стороне обложки «Домашней агрономии» десятое число. Неожиданно люк наверху стал открываться, и Паша похолодела: в это время Мария никогда не приходила.