— Аня! — позвала она негромко, потом громче: — Аня, проснись!
— А? Что? Что вам, Мария Фёдоровна? — отозвался знакомый сонный голос от кровати.
— Это я, Паша! Аня вставай! — говорила Паша, дрожащими руками доставая вторую спичку. Слабый огонёк высветил расширенные глаза сестры, и она тут же то ли крикнула, то ли простонала:
— Пашуня!
Наконец-то она окончательно проснулась, зажгла керосиновую лампу на табуретке, бросилась к Паше, разрыдалась, обнимая её.
— Как Боря? Где он? — спросила Паша, отстраняя сестру руками.
— Да всё нормально. спит на кровати. — сквозь рыдания выдавила Аня.
Паша осторожно пробралась среди спящих, отвернула лоскутное одеяло, в тусклом свете керосиновой лампы увидела худенькое личико и поняла: с едой тут не богато. Слёзы потекли у неё по щекам, она поцеловала сына, вернулась к двери и стала лихорадочно выворачивать запасённую провизию из рюкзака. Несколько девчат, зная, что она уезжает за сыном, отдали ей свои сухие пайки.
Они сели на табуретки за единственный стол и, перебивая друг друга, стали говорить, говорить.
— Подожди, Аня! А это что за женщины, тоже эвакуированные?
— Представь себе! Они приехали только вчера, их прислал за Борей Иван Петрович. Это Мария Фёдоровна Струкова, вторая — Настя. Так что весь совхоз Петровича в полном сборе!
Аня говорила своим обычно громким голосом, не заботясь о том, что может разбудить спящих женщин. Она принялась стелить на полу для себя:
— Ты с Борькой поспишь!
Неожиданно какая-то тень соскользнула с кровати, и худенькое тельце мальчика прижалось к Пашиной юбке. Он обхватил её колени руками и молча стоял, задрав вверх подбородок.
Утром состоялся настоящий пир, куда был приглашён почтенный Бекбулат и его жена с маленьким Абдунаби. Старик в своём старом, залатанном халате был похож на нищего — дервиша. Его тюрбану на голове было столько же лет, сколько Паше. Но на сморщенном лице с жидкой белой бородкой узенькие щелочки глаз были подвижны. Эти щелочки теплели, когда он смотрел на Борьку, и видно было, что его не радовало известие о том, что его гости уезжают, — он уже привязался к этим русским людям. Казах слабо говорил на русском языке, плохо видел и слышал, от каши с тушёнкой отказался, тем более от совхозного сала Марии Фёдоровны, но предложил всем плов без мяса, из старых запасов риса.
Выяснилось, что женщины, посланные Ваней, ехали в одном поезде с Пашей, но они сошли в Манкенте. Если бы Паша осталась ждать обратный поезд на полустанке, где она оказалась, то не застала бы здесь никого… Сегодня утром все женщины вместе с Борей должны были уехать в Манкент и сесть на поезд.
Услышав об этом, Паша расплакалась. Борька ни на шаг не отходил от матери. Увидев её слёзы, он, сдвинув брови к переносице, сказал: «Не плачь, мама!»
— Это я с радости сынок! Больше уже не буду! — она взяла его шершавые ладошки в руки, прижала к губам и заплакала навзрыд. — Аня, что же у него цыпки на руках? Смотри, все в корках!
— Пашуня! Здесь воды попить не хватает. А мыла — днём с огнём не найдёшь! Ничего, приедем домой, мы его отчистим, как новый пятачок будет!
Бекбулат помог найти в селении повозку за деньги, которые предложила Паша. Он вышел проводить постояльцев и долго стоял у своего развалившегося забора, приставив ладонь ко лбу.
Вокзал в Манкенте был полон военного и гражданского люда. Поляки сформированного полка ожидали отправления. Они заполнили всю территорию, лежали по всему перрону на шинелях, подставляя лица щедрому южному солнцу. Начальник станции даже не захотел выслушать Пашу: «У меня задача отправить боевое подразделение. Нет ни одного свободного места!»
Паша пристроила женщин с Борей за вокзалом, на единственном свободном пятачке, напоминавшем своим видом клумбу:
— Никуда не сходить с этого места! За водой идёт кто-то один, в туалет Борька сходит и здесь, под чинарой. А вы — только по очереди! Я в Манкент, к военкому! До вечера у нас времени хватит.
Паша ехала на попутке, в кузове, и гадала: «Что за человек военком? Русский, казах? Казах — навряд ли. Главное, чтоб человек был!»
Что ж, и здесь ей повезло! Усталый полный мужчина крыл кого-то в телефонную трубку отборным матом. У Паши отлегло от сердца: она с каких-то пор стала доверять людям, умеющим так ругаться, и в том, что человек перед ней русский, — тоже не оставалось сомнений. Он только мельком глянул на неё и, кажется, даже никак не отреагировал на её слова: «Я нашла сына, везу домой, мне надо успеть на фронт.»
— Садись пока! — рявкнул он и самозабвенно продолжал ругаться.