Странно, что благая природа так капризна. Одному она дает честолюбие и никаких талантов; этой девушке дала таланты и ни капли честолюбия.
Вечером я заметил, что мисс Харкнесс что-то невзлюбила меня. Она довольно мила и вежлива, но избегает моего взгляда и, по-видимому, чувствует себя неловко, когда я обращаюсь к ней. Должно быть, мои манеры так на нее действуют. Ученые занятия — плохая школа светских манер и я всегда стесняюсь в присутствии женщин. Я заметил также, что у нее нет души — по крайней мере по отношению к музыке. Когда я играл мою фантазию, она ее прервала каким-то замечанием насчет охоты. Ба! сердиться тут нечего! а все таки мое самолюбие было оскорблено. Я думал, что моя игра очарует всех, — оказалось, что она не действует на эту девушку. Если бы стоило ненавидеть кого-нибудь, то я возненавидел бы ее. Ее натура совершенно противоположна моей и мы чувствуем естественное отвращение друг к другу. Странно — я никогда не испытывал такого раньше. Надо подавить это нелепое чувство, так как мне придется видеть ее почти ежедневно в течение шести месяцев. Все мои мысли сосредоточены на „Жиральде“. Завтра в это время я буду знать состав питья и… Пойду к ним завтра и узнаю тайну…».
Профессор Бранкель закрыл свой дневник и разделся, чтобы лечь в постель. Прежде, чем потушить лампу, он подошел к конторке и достал из нее флакон с бесцветной жидкостью. Отлив из него три капли, он выпил их. Затем снова спрятал флакон, улегся в постель и вскоре витал в царстве грез, вызванных чудесной силой эликсира.
Я стою под пологом безлунной и беззвездной ночи, освобожденный от земной оболочки — символа смерти. Моя бессмертная часть отделилась от смертной; я бестелесный дух, безымянный и бездушный, потому что я сам душа. Ничего земного не осталось во мне; я состою из эфирной субстанции, которую Бог вдохнул в человека. У меня нет чувств, физических или духовных, я голая человеческая душа, гражданин вселенной, участник вечности. Время распахнуло передо мною завесу прошлого и я вхожу в его чертоги, чтобы блуждать по многолюдным залам и созерцать пышный калейдоскоп человечества и чудные переливы красок, которые пестрая суета жизни отбросила на белую поверхность вечности.
…Я стою среди обширной арены Колизея и вижу над собой ряды кровожадных римлян, глядящих волчьими глазами на окровавленный песок. С безоблачного, бледно-голубого неба льются потоки света, пробиваясь сквозь полог, растянутый над головами народа. Вот Гораций, только что вернувшийся с своей Сабинской фермы, беседует с Меценатом; Вергилий, с улыбкою на спокойном лице — слушает остроумный и колкий разговор Катулла — Рочестера[7] своего времени, который забавляет своенравную Лесбию замечаниями насчет зрителей. И он, властитель мира, увенчанный розами, смотрит с ясным лицом на длинный ряд гладиаторов. Ave Caesar!.. Битва начинается… битва Титанов… Я вижу, как сверкают их глаза… как сыплются искры с их щитов при каждом ударе. Фортуна, своенравная как женщина, расточает свои милости то одному, то другому… Вот один упал… торжествующий противник стоит над ним и обводит глазами публику, ожидая приговора… Habet!.. И кровь побежденного льется на песок арены — ненасытный, как владыка мира…
…Неужели это Афины, сердце Греции… блистающие как бриллиант среди зеленых холмов… дом лучших умов древности?.. Широкие белые улицы, насмешливая толпа, оживленная чисто аристофановским юмором… споры философов и их учеников под портиками, богоподобные фигуры юношей, идущих в гимназию… Да, это духовная столица мира… Огромный театр с полукругом оживленных лиц, очарованных торжественным великолепием «Агамемнона»[8]… Как хорошо!.. бурная речь Клитемнестры… могучее красноречие царя народов… дикий крик Кассандры, отступающей с пророческим ужасом от окровавленного треножника… Хор…
7
Имеется в виду Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер (1647–1680), виднейший сатирический и лирический английский поэт эпохи Реставрации.