Я торопливо захлопнула дверь и дрожащими пальцами защелкнула щеколду. Кто знает эту дикарку? Еще придет и задушит. И ведь никто выяснять ничего не будет. Полиции больше нет, а новая власть еще не научилась наводить порядок. Ну, а если наводят, так убивают ни в чем не повинных людей. Я вспомнила расстрелянных у забора и содрогнулась. Никогда не смогу этого забыть!
Получается, я тут как бы пленница. Вспомнилась фраза Тикуньи, которую та процедила сквозь зубы: «Матвей просил присмотреть за тобой». Ничего себе, новости!
Меня распирало негодование. Я снова стала отмерять расстояние, шагая по комнате – туда-сюда, туда-сюда, – и все внутри клокотало… Да как он смеет! Что он позволяет себе? Все равно уйду, и удержать меня он не сможет.
«А что, если через окно?» – вдруг пришла в голову идея. Первый этаж, все-таки.
Подоконник внутри комнаты располагался высоко – залезть на него без стула было для меня невозможно. Я суетливо сбегала за табуреткой, задвинутой под стол. Валенки были мне непомерно велики, поэтому я едва переставляла ноги, а на обратном пути умудрилась споткнуться и едва не упала. Но снимать их не стала – не босиком же бежать до дому.
Наконец, все было готово к побегу: я – «нарядная», табуретка у окна… То-то удивится Матвей, когда придет. «Меня нет – и след мой простыл», – злорадно подумала я, представляя его выражение лица.
Но тут появилось препятствие: защелка на окне открываться не хотела. Я дергала вверх рычажок, но поддаваться он мне не желал. Разбила палец до крови, и все равно настойчиво продолжала свое дело.
Слезла с подоконника, сбегала за молотком, который валялся у печки, забралась обратно.
Наконец рычажок неохотно поддался, и я облегченно вздохнула… Окно было почти открыто.
Я выглянула наружу и обмерла: во дворе, образовав кружок, стояли вооруженные люди – человек шесть – и курили. Я застонала от чувства безнадежности и захлопнула окно.
Можно было бы заплакать, но меня неожиданно охватила злость. Не буду! Не дождетесь!
Я спустилась на пол, сняла не мою одежду, положила все на те места, где брала.
Вспомнила про закрытую дверь. Лучше ее открыть. Придет Матвей, постучит, и мне придется подходить, открывать… Совсем не хочется встречать его по-семейному.
Я приложила ухо к двери, убедилась, что с той стороны вроде бы никого в данный момент нет, и только после этого тихонечко отодвинула засов. Опять прислушалась. Тихо. Надеюсь, Тикунья не ворвется…
Он пришел уже поздно вечером. Молча посмотрел на меня, как будто ждал, что я заговорю с ним первой.
Что ж, я так я.
– Матвей! Меня сегодня твоя Тикунья не выпустила. Почему ты ее попросил об этом?
– Ну… она не моя…
– Я хочу домой!
– Теперь ЭТО твой дом, – отвернулся, направился к камину, стал разжигать огонь.
– Матвей, это неправильно. Ты не можешь меня тут удерживать, если я не хочу.
Он обернулся. Глаза его пылали гневом. Я поняла, что он молчал только потому, что не хотел сорваться.
– Ты. Никуда. Не. Пойдешь, – чеканя каждое слово, произнес он. – Отныне ты всегда будешь жить здесь.
– Что тебе от меня надо? Я сама буду решать, где мне жить!
Кажется, он пытался найти слова, чтобы доказать собственную правоту. Но не нашел. Отвернулся и ровным голосом человека, который пытается не взорваться, произнес:
– Это единственный путь – спасти тебя.
Зато я сорвалась. Голос звенел, дыхание сбилось, и я начала выкрикивать слова, глотая окончания слов:
– Не надо меня спаса..! Я уже взросла… А потом… Кто ты такой для меня? Не родственник, чтобы командова…
Когда Матвей на меня взглянул, я испугалась. Губы его превратились в две тонкие полоски, желваки на скулах побелели. Я отступила на шаг, готовая сорваться в любую минуту и начать бегать по комнате, чтобы только не попасться ему в руки. Подумала, что сейчас он подскочит ко мне и ударит. Все они такие – пролетарии. Только и умеют, что драться. Если человека учили в детстве выяснять отношения с помощью слов, он сейчас – в проигрыше. Они язык не понимают. Для них сила – все.
…Но он не сделал мне ничего плохого. Просто отшвырнул прочь полено и выскочил из комнаты. Да так сильно хлопнул дверью, что со стены упала вешалка с одеждой.