Дошла до дома Алексея. Здание казалось необитаемым. Темнели зашторенные окна, на воротах висел замок.
"Странно, – подумала я. – Вроде бы сюда кого-то поселили. Почему никого не видно? А где сейчас Алексей? Власть в городе сменилась. Может, вернется обратно, в свой дом?"
На рынке, несмотря на перемены в городе, как обычно царило оживление. Шныряли беспризорники. Неужели с приходом в город белых бездомных детей выгнали на улицу, как когда-то большевики также бесцеремонно закрыли тетину гимназию?.. Я пыталась разглядеть среди детей знакомые лица, тех, кого совсем недавно пыталась зарегистрировать в приемнике, в помещении бывшей картинной галереи. Нет, кажется, мальчишки не те. Хотя разве я могла запомнить всех?
Тревожно вздохнув, пошла дальше.
Пожалуй, дойду до гимназии, решила…
На первый взгляд, со зданием всё было в порядке. Даже окна выглядели целыми. По крайней мере, со стороны улицы. У ступенек, перед входом, стоял автомобиль – очень редкое явление в Полянске. Ватага ребятишек облепила его со всех сторон, трогая, гладя, заглядывая под низ кузова и внутрь, где за рулем сидел шоффер и со снисходительной улыбкой поглядывал на ребятню.
Я, умерив свое любопытство, повернула, чтобы идти домой. И тут неожиданно нос к носу столкнулась с соседом Матвея – бывшим моряком. Кажется, его звали Прокофий.
– Здравствуйте! – поздоровалась.
Он, избежав формальностей, связанных с приветствиями, тут же стал выкладывать последние новости:
– У нас двух офицериков поселили. Прям в Матвея комнату. И еще Чалковых подвинули… А Матвея твоего уже дня четыре нет. Прятается где-то. Ну, это понятно. Вчерась шестерых расстреляли на территории кирпички (я поняла, что он имеет в виду кирпичный завод). Власть сменилася, новая метла выметает старое… Вот так-то. Так што не ходи пока туды. Кто их знает, что удумают.
– Спасибо, – объяснять ему, что я «туды» и не собиралась, не стала. – До свидания.
– И я лучша дома посижу. Живее буду, – себе или мне сообщил Прокофий и заковылял в сапогах с привязанными ко дну подошвами к двери гимназии.
Я повернула к дому.
Что же теперь получается? У большевиков я могла бы стать врагом революции и народа, потому что из «бывших». Сейчас меня тоже могут записать во враги, правда, уже не народа. Ведь я работала в рабоче-крестьянской школе учителем, учила людей читать слова «революция», «Ленин», «свобода». А если найдут в городской управе книгу, в которой наша с Матвеем запись о гражданской регистрации, точно врагом стану. Лучше мне, как и Прокофию, эти дни из дома не высовываться. Пусть все успокоится. А там видно будет.
Я торопливо зашагала по тротуару, свернула на соседнюю улицу и тут увидела то, от чего тревожно забилось сердце и засосало в желудке.
Вели людей под конвоем. Они шли по двое, и их было только четверо. Оборванные, грязные, с синяками и кровоподтеками на лицах. Босые и без верхней одежды! – а ведь на улице, хоть и последние дни марта, всё еще холодно! У того, который шел с краю, на грязном бинте, небрежно забинтованном на голове, (даже не бинте, а просто тряпке) темнели темно-бурые пятна.
Я испуганно прижалась к стене, пропуская мимо себя эту страшную процессию.
Вдруг среди них увидела Матвея. На его лице темнела засохшая кровью царапина. Обуви на ногах не было, рукав рубашки был оторван. Он хмурился, покусывал губы. Я замерла, сдерживая внутри пытавшийся вырваться крик.
Наши взгляды встретились. И мне показалось, что я вижу только его глаза. Все остальное исчезло. Я вижу его черные зрачки, они расширяются. А там, внутри зрачков, забор… И тела людей, сваленные в кучу. И запах смерти…
Мы смотрели друг на друга мгновение, не больше. Хотя показалось, что снова прошел перед моим сознанием от начала до конца тот поздний вечер, когда я вместе с тётой Тамарой и Гертрудой пыталась сбежать из города…
Матвей быстро отвел взгляд в сторону. Почему? Боялся подвести меня? Или ему было страшно увидеть в моих глазах радость от грядущей свободы от него, то, чего он совсем недавно боялся и о чем мне говорил?
Но мне этого мгновения – воспоминания о невинно убитых у каменной ограды бывшего Емельяновского купеческого дома – хватило.
Я почувствовала, как онемели и стали безвольными мои руки. Потом исчезла сила из ног. Закружилась голова, и я прислонилась к стене дома, боясь упасть на грязный тротуар.
Арестанты медленно прошли мимо, и в момент, когда туман стал заволакивать мир вокруг меня, я заметила их конвоира – им оказался Антон Кончаловский!
Он тоже меня увидел, и до меня донеслись его слова: