И снова размышления министра были прерваны стражником.
— Господин, — сказал он, входя, — к вам явился какой-то знатный юноша. Его телохранитель говорит, что это сын раджи киратов, его наследник, по имени Чандрагупта, который хочет повидаться с вами. Каково будет повеление господина?
Министр знаком отпустил слугу, поднялся и сам вышел встретить знатного гостя. Он предложил юноше почетное место, сел сам и спросил, отчего юный наследник раджи киратов только теперь надумал навестить его.
— Господин министр, — ответил ему Чандрагупта, — сам я не мог решиться, а вчера я получил письмо от своего отца раджи Прадьюмнадева, и в письме отец приказал мне с вашего позволения побывать у вас.
— Да, да, — удовлетворенно кивнул Ракшас, — я тоже получил письмо с повелением от вашего отца и рад служить ему. И теперь я прошу вас: до тех пор, пока вы здесь, в Паталипутре, непременно давайте мне знать обо всем, в чем я могу быть вам полезен. Ах, зачем вы ждали письма от раджи Прадьюмнадева? Я всегда готов исполнить любой ваш приказ.
На этом союз был заключен и разговор исчерпан.
Исполняя ритуал вежливости, Ракшас спросил на прощание:
— Все ли счастливо и благополучно в вашем родительском доме?
Чандрагупта, поблагодарив министра, ответил, что, судя по письму отца, дома все хорошо. Затем он распрощался и ушел.
Ракшас остался доволен посещением юного наследника раджи киратов, приятной беседой и обходительностью Чандрагупты. Но все же странное чувство вновь шевельнулось в его душе. Может быть, оно было вызвано необычайным сходством юноши с Мурадеви? Но министр тут же успокоил себя: ведь Прадьюмнадев — родной брат жены Дханананда, и нет ничего удивительного, что юноша так похож на сестру своего отца. Просто семейное сходство.
Итак, часть забот спала с души Ракшаса, но осталась одна из самых главных — забота о радже Дханананде, который совсем перестал интересоваться делами государства. Как отвлечь его от Мурадеви, если даже он, первый министр, не может, когда захочет, повидать своего государя? Единственная надежда на эту служанку, которая согласилась быть тайной доносчицей: с ее помощью он сумеет как-нибудь выбрать время и случай и добиться свидания с раджей. Ну а пока остается только ждать. И Ракшас не стал больше тратить время на бесплодные размышления.
Как было договорено, Хираньягупта каждый день наведывался к служанке, и та рассказывала ему обо всем, что делалось в покоях Мурадеви, вплоть до самых ничтожных мелочей. Хираньягупта потом старательно пересказывал все Ракшасу. Многое в этих рассказах говорило против Мурадеви. Один раз Суматика сама выразила желание встретиться с министром и, придя к нему в назначенное время, убедившись, что никто другой их не услышит, поведала министру о своих страшных предчувствиях. Она сказала, что догадывается, хотя ничего еще не знает наверное, что на уме у Мурадеви черные замыслы и по ее воле могут свершиться страшные дела. Служанка обещала быть еще внимательнее и осторожнее, глаз не спускать со своей госпожи и, чуть что случится, тут же сообщить ему, министру. Но она заклинала пока не принимать никаких мер, потому что ничего еще толком не знает, а только догадывается.
Ракшас стал было выспрашивать у нее подробности, но тогда Суматика совсем растерялась, заупрямилась и на все вопросы отвечала одно: что ничего пока не знает, а как только будет знать, сразу сообщит. В конце концов, не настаивая больше, Ракшас отпустил ее. Обычно министр иначе обходился со своими тайными слугами: он никогда не довольствовался подозрениями своих соглядатаев, а требовал от них обоснованных соображений и твердых доказательств; если же они не могли ничем подтвердить свои домыслы, то строго их наказывал. Потребовать от Суматики больше того, что она делала, или наказывать ее было не в его власти. Ему не только невозможно было наказать ее, но нежелательно даже показать свое неудовольствие. Поэтому Ракшас отпустил Суматику, но тут же призвал к себе Хираньягупту и приказал ему следить за каждым шагом этой служанки.
Нечего и говорить, как озаботило министра то, что рассказала ему в последний раз Суматика. Что же это за страшные замыслы, которые вынашивает в своей душе Мурадеви? Уж не покушается ли она на чью-нибудь жизнь? «То есть как это, — пронзила его ум догадка, — как это — на чью-нибудь? Не на самого ли раджу? Не затем ли оплела она его своими колдовскими сетями?»