— В таком случае согласитесь, что следует еще разобраться, кто же кого использовал в своих целях: государство — Церковь или наоборот? — подал реплику кто-то из присутствующих.
— О да, вынужден признать, что это очень справедливое замечание, — ответил Ламбродиадис. — Начиная с первосвященника Каифы, который руками Понтия Пилата добился распятия Христа, в истории христианства повсеместно встречаются случаи, когда служители культа банально использовали государственную машину в своих целях. Возьмите те же крестовые походы или средневековое мракобесие инквизиции. Светские и духовные властители часто находились в смертельной вражде, и борьба между ними шла в основном за власть и деньги. Именно вокруг этих двух точек притяжения сталкивались интересы, происходили войны, революции, и духовенство сплошь и рядом вчистую обыгрывало королей и императоров. Это легко объяснимо, поскольку система образования веками находилась в руках Церкви. Служители культа априори были хорошо образованны и, кроме того, опирались в своих действиях как на животный страх человека перед непостижимыми для него высшими силами, тайнами рождения и смерти, так и на свою мощную иерархическую организацию.
Но я хотел бы еще отметить, что Константин стал, так сказать, полноценным соавтором современной модели христианства совсем не случайно. Его замысел, или, если уж быть совсем точным, замысел его матери Елены, заключался в том, чтобы использовать все те идеологические преимущества, которые давала монотеистическая религия, для укрепления единства империи. Знаете, что еще тут любопытно? Проявление чисто женской, духовной сущности этой идеи. То есть для язычника Константина, как для мужчины и полководца, не было проблематичным держать в повиновении народы империи с помощью военной силы, как это делали все императоры до него. Но тут на арене истории появляется Елена и говорит: послушай, а ведь можно добиться того же результата иным путем — через духовное единение, и для этой цели христианский Бог подходит более всего. Кроме того, христианство не знает географических преград, и, став олицетворением новой веры, император сможет раздвинуть «духовные» границы империи значительно дальше ее физических пределов. Так христианство было поставлено на службу римскому государству.
— И все-таки мне кажется, что вы перегибаете палку, — снова вмешалась в разговор Анна Николаевна. — Вас послушать, так все, что делалось в союзе Церкви и государства, было злом. Как будто не было среди правителей истинных подвижников веры, святых людей, которые служили образцом духовности и морали для своих народов. Как будто история не переполнена примерами духовного и просто человеческого подвига, совершенного священниками во имя интересов государства. Да и Церковь не всегда благосклонно воспринимала вмешательство светской власти в свои дела. Существует масса примеров серьезных конфликтов, возникших на этой почве.
— С этим никто не спорит, — ответил Кеннон. — Однако, на мой взгляд, то, о чем вы говорите, лишь подтверждает известный факт, что истинная вера в Бога и ее религиозное или символическое оформление — это разные вещи. Тот, кто по-настоящему верит, не нуждается в посредниках для того, чтобы общаться с Всевышним…
Они встречались и разговаривали практически каждый вечер, и так продолжалось с неделю, пока в монастырь не приехал еще один иностранец — профессор из Великобритании Натан Ковальский, который, как оказалось, свободно говорил по-русски. По какому-то мистическому совпадению буквально за пару дней до его приезда Шуваловой удалось сделать небольшое открытие. И вот как это произошло.
Одной из самых колоритных фигур среди местной братии был монастырский библиотекарь по имени Михаил. Это был высокий, статный мужчина крепкого телосложения, с большими сильным руками, лет, наверное, около шестидесяти. Честно говоря, он мало походил на монаха. Его заросшее лицо было испещрено шрамами. Кроме того, он был немым и отличался довольно угрюмым характером. Однако Анна умудрилась с ним подружиться. Остальные члены их небольшого исследовательского коллектива недоумевали, как ей это удалось, поскольку с ними библиотекарь был строг и весьма неприветлив. А объяснялось все просто: брат Михаил оказался родом из России и однажды, отчаянно жестикулируя, рассказал Анне свою историю.