Она еще раз горько всхлипнула и успокоилась. Я уложила ее на подушки рядом с собой, достала носовой платок и вытерла ее заплаканные щеки. Она охотно предоставила лицо моим заботам, как маленький ребенок, который понимает, что самое худшее позади.
— Тебе лучше? — спросила я, внимательно наблюдая за ней.
— Да, спасибо, — ответила она вежливо очень тихим голоском.
Ответ меня не убедил. Точно так же она могла ответить, если бы я предложила ей чашку чая или кусочек торта.
— Кларисса, ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила я решительно, не позволяя отделаться вежливыми словами. — Если тебя что-то продолжает беспокоить, ты должна мне сказать.
Она отрицательно покачала головой. Я не отступила.
— Ты хоть знаешь, как сильно твой отец любит тебя?
Она задумалась, потом поморщилась.
— Разве он когда-нибудь тебя обижал? — не унималась я. — Или дал повод думать, что может обидеть?
В темных глазах отразилась напряженная работа мысли. Лобик прорезали складки. Затем глаза вдруг широко раскрылись, словно она поняла что-то, чего раньше не понимала.
— Он никогда не обижал меня, ни разу, — заявила она торжественно.
— И не обидит, — добавила я.
Она улыбнулась открытой счастливой улыбкой. Такой безоблачной улыбки я у нее еще не видела.
— Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — спросила я.
Она немного подумала. Затем, совсем как взрослый разговаривает с ребенком, она положила свою руку на мою, желая успокоить.
— Джессами, я уверена, что Вас он тоже никогда не обидит.
— Нет, конечно нет, — произнесла я, почувствовав вдруг ужасную слабость.
— Можно я теперь пойду спать? — спросила она, подавляя зевок. — День был утомительный, хочется спать.
— Конечно, иди ложись, — я находилась в полном замешательстве.
Мне захотелось хотя бы разок поговорить с Клариссой или ее отцом с начала до конца, потому что всегда оставалось чувство, что я либо не успела к началу беседы и пропустила что-то важное, либо пришла слишком поздно, чтобы понять все, о чем говорилось.
Вскоре я тоже пошла спать, все еще не до конца уяснив себе, что волновало Клариссу. Меня успокаивала лишь уверенность, что мне удалось поселить относительный покой в ее душе.
Так, по крайней мере, мне казалось.
Среди ночи я проснулась. Прислушалась, не воют ли собаки: мне показалось, они меня разбудили. Вместо этого я услышала отчаянный детский крик.
Кларисса!
Стремительно я выбежала из спальни, забыв надеть кофту и тапочки. Ее испуганные крики гулко звучали по всему коридору, хотя я сомневалась, что их можно было расслышать в западном крыле или на нижнем этаже. Очевидно, только я их слышала. Я побежала еще быстрее.
— Дж… Джессами? — спросила она, когда я вошла. В комнате было темно, она не могла меня видеть.
— Это я.
— Зажгите лампу, — попросила она жалобно.
Я зажгла лампу и, высоко подняв ее, подошла к кровати. Лицо Клариссы побелело, ее била дрожь, нижняя губка дергалась — ее душили слезы. Но в остальном все было в порядке.
— Что тут происходит? — спросила я. Она не сразу ответила.
— Видела страшный сон. Это было… это было… О Господи! Не могу вспомнить, — она села, опершись о подушки. — Джессами, скажите, что со мной?
— Ничего плохого, — успокоила я ее.
В глубине души я не сомневалась: ее кошмар был связан с мертвой овцой, и вот что получается, когда взрослые пытаются сделать вид, что ничего страшного не произошло. Клариссу нельзя было винить. Она была всего-навсего ребенком, пытающимся справиться со своими страхами как могла. Но мы, взрослые, не имели права оставлять ее без поддержки в этой борьбе. Сделав вид, что поверили в искренность того, что было игрой, мы обрекли ее на большие страдания.
Я злилась на себя, потому что послушалась Тристана, а не поступила так, как мне велело мое понимание происходящего. Клариссе нужно было позволить вспомнить, не во сне в виде страшного видения, а средь белого дня, когда рядом находится кто-то, кому она доверяет.
— Мне кажется, я знаю, что тебя испугало, — сказала я мягко.
— Знаете? — переспросила она. В голосе звучало недоверие, смешанное с облегчением.
Я кивнула.
— Во сне тебе привиделось то, что испугало тебя однажды. Что-то, что ты не можешь припомнить, когда спишь.
— Но почему я не могу вспомнить? У меня хорошая память.
— Я знаю. Однако есть вещи, которые мы предпочитаем забыть. Я не знаю, стоит ли о них напоминать. Когда ты будешь внутренне готова воспринимать спокойно то, чего когда-то боялась, ты сама вспомнишь. Только не подумай, что это болезнь, и не старайся спрятаться от того, что ты видела.
— Там была кровь? — спросила она. — Во сне я видела кровь, много крови, у меня все руки были в крови.
— Да, была, — сказала я тихо. — Но это была не твоя кровь. И не было ничего, что могло причинить тебе вред. И теперь тебе ничего не грозит.
Я посадила ее на колени, обняла и мерно убаюкивала.
Она дрожала.
— Мне страшно, Джессами.
— Иногда, если мы знаем, чего боимся, и заставляем себя убегать от того, что внушает страх, мы перестаем бояться, страх теряет над нами силу.