Выбрать главу

Встречаясь раз утром, господин и слуга не произносили ни слова. Шроль засунул руки в карманы и молча ожидал, пока господин отдаст ему рашпер. Мистер Тревертон взял, наконец, свой завтрак, отнес его к столу, отрезал кусок хлеба и начал есть. Поднося первый кусок ко рту, он взглянул на Шроля, который в эту минуту приближался к окороку, держа открытый нож в руке.

— Что это значит? — спросил мистер Тревертон с негодованием, указав на грудь Шроля. — Вот безобразное животное! Он надел чистую рубашку!

— Покорно благодарю, что заметили — отвечал Шроль саркастическим тоном. — Что же я могу больше сделать в день рождения моего господина? Остается только надеть чистую рубашку. Вы, может быть, думаете, что я забыл, что сегодня ваше рождение. А сколько вам лет, сэр? Когда-то в этот день вы были хорошеньким, чистеньким, полненьким мальчиком, целовали своего пап а, потом мам а, дядю, тетю, получали от них подарки и прыгали от радости. А теперь испугались, что я надел чистую рубашку. Да я, пожалуй, сниму ее, припрячу к следующему дню вашего рождения, а, может быть, и к похоронам. В ваши лета этого надо ждать, не так ли, сэр?

— Да, припрячь, если хочешь, к похоронам, — отвечал хозяин. — Я тебе по смерти не оставлю денег, Шроль, Ты пойдешь в рабочий дом, когда я уйду в могилу.

— Вы наконец-таки написали завещание? — спросил Шроль и потом, после паузы, в течение которой он с большим старанием резал окорок, прибавил. — Извините, сэр, но мне кажется, вы боитесь писать завещание.

Слуга очевидно тронул за больное место своего господина. Мистер Тревертон положил недоеденный кусок хлеба на стол и гневно посмотрел на Шроля.

— Боюсь писать завещание? Ты дурак. Я не пишу завещания, не хочу писать и поступаю в этом случае по убеждению.

Шроль начал насвистывать какую-то песню, продолжая лениво резать свой окорок.

— По убеждению, — повторял мистер Тревертон. — Богатые люди, оставляющие другим деньги, только поощряют людские пороки. Если в человеке есть искра великодушия или он чувствует потребность обнаружить это великодушие, пусть оставляет наследство. Если кто хочет развивать разврат в целых массах, пусть завещает свое богатство на благотворительные учреждения. Если кто хочет приготовить гибель молодому человеку, поссорить родителей и детей, мужей и жен, братьев и сестер, — пусть оставляет им наследство. Писать завещание! При всей своей ненависти к людям, Шроль, я не хочу быть причиной такого зла.

Окончив эту перебранку, мистер Тревертон пошел в угол комнаты и выпил кружку пива. Шроль поставил на огонь рашпер и разразился саркастическим смехом.

— Какому же черту мне завещать свои деньги? — вскричал мистер Тревертон. — Не брату ли, который считает меня животным, сумасшедшим, который роздал бы мои деньги своим любимцам, актрисам. Их детям, которых я в глаза не видел, которых научили ненавидеть меня? Или тебе, обезьяна? Нет! Мое нижайшее почтение, мистер Шроль! Я ведь тоже могу смеяться, особенно, когда я уверен, что после моей смерти у вас не будет шести пенсов.

Последние слова несколько раздражили Шроля. Насмешливо-вежливый тон, которым он заговорил, войдя в комнату, вдруг перешел в суровую грубую речь.

— Охота вам говорить этот вздор. Вы должны ж кому-нибудь оставить свои деньги.

— Да, я оставляю, — ответил мистер Тревертон. — Я завещаю их первому человеку, который умеет честно презирать ими, который, получив их, не сделается хуже.

— То есть никому, — проговорил Шроль.

— Я знаю, что с ними делать, — возразил мистер Тревертон.

— Но вы не можете никому не оставить их, — настаивал слуга. — Надо же их завещать кому-нибудь. Больше вам нечего с ними делать.

— Я знаю, что делать, — возразил хозяин. — Я могу делать, что мне угодно. Я превращу весь свой капитал в банковые билеты и перед смертью сожгу их вместе с этим домом. По крайней мере умру с сознанием, что я не дал никому нового средства делать зло.

Речь мистера Тревертона была прервана звонком, раздавшимся у ворот его жилища.

— Ступай, посмотри, кто там. Если это женщина, покажись ей, пусть полюбуется на твою фигуру, авось другой раз не придет. А если мужчина…

— Если мужчина, то я ему размозжу голову за то, что он помешал мне завтракать, — прервал Шроль.

В отсутствие своего слуги мистер Тревертон набил трубку и закурил ее. Но прежде чем она разгорелась, Шроль возвратился и известил, что приходил мужчина.

— Что ж ты, разбил ему голову? — спросил мистер Тревертон.

— Нет, — ответил Шроль. — Я нашел письмо, он положил его под ворота и ушел. Вот оно.

Письмо было написано на бумаге малого формата, приказным почерком. Когда мистер Тревертон раскрыл конверт, из него выпали два куска газеты; один упал на стол, за которым он сидел, другой — на пол. Шроль поднял его и пробежал весьма покойно.

Медленно потянув табачный дым и еще медленнее выпустив его, мистер Тревертон принялся читать письмо. Первые строки, по-видимому, произвели на него не совсем обыкновенное действие, по крайней мере, губы его зашевелились как-то странно, и зубы сильнее сжали кончик мундштука. Письмо было не длинное и оканчивалось на первой странице. Он прочитал его до конца, посмотрел на адрес и опять начал читать. Губы его продолжали шевелиться, но он перестал курить и только кусал кончик чубука. Прочитав во второй раз, он бережно положил письмо на стол и как-то бессмысленно поглядел на своего слугу, который заметил, что рука мистера Тревертона дрожала, когда он вынимал изо рта трубку и клал ее на стол возле письма.

— Шроль, — сказал он совершенно покойно, — мой брат утонул.

— Я знаю, — отвечал Шроль, не отводя глаз от клочка газеты. — О нем здесь написано.

— Я помню последние слова, которые он мне сказал, когда мы поссорились из-за актрисы, — продолжал мистер Тревертон, относясь более к себе, нежели к лакею. — Он сказал тогда, что я умру, не питая никакого доброго чувства ни к кому.

— И правда, — проговорил Шроль, повернув свой кусок газеты на другую сторону и посмотрев, нет ли там чего-нибудь достойного внимания.

— Желал бы я знать, подумал ли он обо мне, умирая? — сказал мистер Тревертон, взяв письмо со стола.

— Не думал он ни о вас и ни о ком другом, — отвечал Шроль. — Если он мог думать в это время, то разве о том, как спасти жизнь.

Сказав это, он подошел к пивному бочонку и почерпнул пива.

— Проклятая актриса! — прошептал мистер Тревертон, лицо которого сделалось мрачнее обыкновенного, и губы тесно сжались.

Он опять взял письмо. Ему казалось, что он не вполне понял его содержание, что в письме есть или должна быть мысль, которой он еще не уловил. Пробегая его про себя, он начал читать вслух медленно, как будто бы хотел затвердить каждое слово.

«Сэр, — читал он , — мистрисс Фрэнклэнд, урожденная мисс Тревертон, желала, чтобы я, как старший друг вашего семейства, известил вас о смерти вашего брата. Это печальное событие совершилось на корабле, которым он командовал. Корабль был брошен ветром на скалы Антигуа, разбился и утонул. Прилагаю описание этого крушения, напечатанное в Times, из которого вы можете заключить, что брат ваш умер, честно исполняя свой долг, и отрывок из корнийской газеты, где также сказано несколько слов об погибшем джентльмене.

Прежде чем кончу письмо, считаю нужным прибавить, что в бумагах капитана Тревертона никакого завещания не найдено, вследствие чего капитал, вырученный капитаном от продажи Портдженского замка, единственного его имения, переходит, в силу закона, к его дочери, как ближайшей родственнице.

Ваш покорный слуга, Александр Никсон».

Газетный листок, упавший на стол, заключал в себе статью из Times; другой листок был из корнийской газеты; его-то и читал Шроль и потом, в припадке вежливости, подал своему господину. Но он не обратил на него ни малейшего внимания и молча сидел у окна, продолжая глядеть на письмо, прочитанное уже четыре раза.