Я уже заказал столик во французском ресторане в Сохо, где и вино, и еда были достаточно приличные: это все, на что я готов был раскошелиться ради него. Давать ему взятки я не собирался и, если он снова заупрямится, попытаюсь найти другой способ заставить его разговориться. Тем не менее предстоящая встреча заставила меня внутренне собраться.
Мне не хотелось срывать подметки в ближайшие полтора часа, поэтому я позвонил Саймону Лангу, который работал в главном справочном агентстве по редким книгам и манускриптам. После бесконечных расспросов, где я провел последние шесть месяцев, почему нигде не показывался, он наконец дал мне очень полезный совет.
– Есть один малый в книжном магазинчике поблизости от твоего дома, – сказал он. – Большой знаток в своем деле. Сошлись на меня. Он собирает такие штуки. У него целая комната забита ими. А еще есть каталог. Никто не ответит на твои вопросы лучше его. А с чего это ты вдруг заинтересовался таким мусором? Это ведь не твой период? Ага, не хочешь говорить! Ну ладно. Все равно узнаю. Передай Нику от меня привет. Да, кстати, нам удалось продать экземпляр твоей книги на следующий же день. Что это было? Вальсингам? Нет, Сидней. Какой том! Первое издание. И в таком прекрасном состоянии. Судя по всему, его ни разу так и не раскрыли. Нам неплохо заплатили за него. Сколько же экземпляров всего напечатали?
– Двадцать, – ответил я. – Может быть, двадцать один. И все они находятся в библиотеках.
Саймон засмеялся:
– Тогда все понятно. Раритет, и ты знал, что это дорогая штучка.
Такси подошло вовремя, и через двадцать минут я уже входил в букинистическую лавку. Она выглядела пыльной и запущенной. Не питая особых надежд на удачу, я все же заставил себя войти внутрь. В руках у меня была открытка с видом Мэндерли.
Фрэнсис Браун стоял у прилавка и производил еще более удручающее впечатление, чем его лавчонка. Высокий, худой мужчина с мрачным выражением на лице, с седой бородой, в потрепанном пиджаке, который видал лучшие времена, и плохо завязанным галстуком. Он смотрел на меня с таким видом, словно вошел не посетитель, а полисмен.
Узнав о цели моего визита, он заговорщицки понизил голос и сообщил, что у него в задней комнате есть обширная коллекция открыток, и там я найду все, что мне нужно. Не без удивления я осмотрелся, не понимая, неужели кто-то покупает или коллекционирует подобный хлам.
Наверное, если бы я начал перебирать все стоявшие открытки, то рано или поздно отыскал нужную, но сколько бы на это ушло времени – один бог знает. Лавка была довольно большой, но настолько заставленной, что там просто невозможно было повернуться. Там хранились тысячи и тысячи открыток. Ряды ящиков, в которых они находились, занимали все пространство от пола до потолка. Коробки с открытками стояли на подоконнике и на столах. И я прочитал написанные от руки указатели: «Авиация – Локомотивы – Религия – Церкви – Озера – Разное – Театр – Разное». Кроме того, виды, начиная от южной оконечности и кончая севером. На одном из ящиков красовалась надпись: «Забавное».
Имя Саймона Ланга, как я и подозревал, не оказало на продавца никакого магического действия.
– А, этот легкомысленный господин! Я даже и говорить не желаю о нем, молодой человек. Скажите ему, пусть он свернет свою открытку в трубку и раскурит ее. Ах, это ваша. Ну, давайте тогда посмотрим. Так это Мэндерли! У меня целая пачка таких где-то хранится. Кажется, я куда-то отложил их – кто-то недавно ими интересовался. Так, так. Подождите немного. А чья это фотография? Джона Стивенсона. Ну, конечно, это его рука. Я знаю его манеру. Кое-кто из моих коллекционеров очень ценит его. Хорошее качество. Он должен лежать отдельно. Сейчас, сейчас…
Мне казалось, что Браун копался в своих ящиках целую вечность. То заглядывал в книгу, то откладывал ее и начинал поиски с самого начала. И когда я решил, что уже не смогу больше выдержать в этом затхлом помещении ни секунды, мой взгляд вдруг упал на коробки, стоявшие передо мной: «Озера». Проглядев открытки, я тотчас узнал эти места. Меня не интересовали такие разделы, как «Церкви», «Локомотивы» и «Авиация». Я пропустил их и принялся просматривать «Театр».
Некоторые из открыток были очень старыми, концы их успели разлохматиться и погнуться. Я никак не мог понять, по какой системе владелец лавки их расставлял: рядом с Колом Портером стояла Лили Лэнгтри, Айвор Новелло соседствовал с Сарой Бернар, а Генри Ирвинга я нашел за Ноэлем Ковардом. Среди известных и по сей день имен находились портреты давно забытых и никому не известных личностей – красотки и красавцы в странных костюмах, шуты и разбойники, влюбленные.
Полнее всего здесь были представлены шекспировские постановки: молодой Гилгуд в роли Ричарда II, Доналд Вольфит в роли короля Лира. Я пробегал взглядом по Ромео и Джульеттам, которым можно были идти на пенсию, по Гамлетам и Офелиям, которых следовало бы отправить работать посудомойками и поварами. Но продолжал терпеливо перебирать открытки, пока не увидел то, что искал…
«Отелло», «Сон в летнюю ночь»… Я остановился и начал рассматривать внимательнее. Что это? Возможно ли? Передо мной были фотографии теперь уже никому не известной труппы сэра Фрэнка Маккендрика. Он был снят в роли Ричарда III – с густо намазанными черным бровями, для устрашения он подвел и глаза, а рядом с ним стояли два принца, которых он заключил в Тауэр. Я еще внимательнее всмотрелся в одного из принцев, которого, без всякого сомнения, играла девочка, что меня нисколько не удивило. Фотография сделана в 1909 году, а в те годы девочки часто исполняли юношеские роли. У принца были черные волосы и глаза, которые невозможно забыть, – те же самые глаза, что и у девочки на открытке, присланной полковнику.
Я вынул открытку из коробки, подошел к двери и рассмотрел ее при свете дня. Теперь мне уже не казалось, что две эти девочки так похожи друг на друга. Тогда я снова вернулся к коробке и торопливо начал перебирать ее содержимое. Когда мы в первый раз рассматривали открытку, полковник высказал предположение, что на девочке костюм для бала-маскарада. И следом за ним я тоже решил, что ее нарядили для какого-то детского представления. Но что, если на ней театральный костюм? Мне вдруг вспомнился разговор сестер Бриггс насчет костюмированных балов в Мэндерли. И Ребекка выбирала… Нет, Джоселин, ты ошиблась! Ребекка всякий раз выбирала костюмы из шекспировских пьес.
– Нашел! – воскликнул Фрэнсис Браун, в последний раз перелистав свой гроссбух. – Я знал, что у меня должна быть запись: «Студия Джона Стивенсона, Плимут – специалист по пейзажам западной части страны, сцены деревенской жизни, красивые виды, пейзажи и особняки». Он сделал себе имя на особняках. Первые сувениры, мой дорогой. Посмотрите: студия Стивенсона открылась летом 1913 года, закрылась в январе 1915-го. Думаю, он ушел добровольцем на фронт. Затем снова открылась в 1920-м, и вскоре он начал печатать цветные открытки. Так что мы сможем определить время, когда сделана эта открытка. Явно не послевоенная, значит, в период между летом 13-го и зимой 15-го года. Настоящий раритет. С удовольствием куплю ее у вас, если вы захотите продать. У меня есть целое собрание открыток Мэндерли, начиная с 1920 года, все цветные, но довольно скучные. И я никогда не видел эту. Если не продаете, тогда чем могу вам помочь?
– Мне бы хотелось купить вот эту. – Я показал ему открытку с «Ричардом III». – Вы можете мне что-нибудь рассказать про нее?
– Бог мой! – Браун удивленно вскинул брови. – Чем это она приглянулась вам? Эта труппа существует и по сей день. Ужасный старик и плохой актер, конечно, но я питаю слабость к таким самодеятельным труппам. Дайте мне еще раз взглянуть – неувядаемый Фрэнк Маккендрик. Выступал в основном в провинции. Ставил исключительно шекспировские пьесы. И продолжал играть Ромео в свои пятьдесят лет – разве это не восхитительно? Сейчас никто и не слышал о нем, а в свое время он был достаточно известен. Девочка? Эта девочка? Боюсь, что о ней я ничего не слышал. А что касается Маккендрика, то это большая редкость. У меня осталось всего две штуки. «Ричард» и «Сон в летнюю ночь», так что, боюсь, цена вам может показаться достаточно высокой: полкроны – и она ваша. К тому же вы друг этого мистера Шутника.