С п у с т я ш е с т ь д н е й. Сняли вчера охотника. Живым не дался. Располагали мы узнать от него число - и не пришлось.
П р и м е р н о н е д е л ю с п у с т я. Ферапонта Михеича бьет злая цинга. Спит он вполглаза. Наган из руки не выпускает. Обидное недоверие. Надобно лучше приглядывать за ним. Как бы не умыслил против меня худое. Для него чужая жизнь - пустяк. Хорошо бы отобрать наган у него. Зачем он больному?
Ч и с л о и м е с я ц н е и з в е с т н ы. Ходил в мокрую низину искать дикий лук. Попутно взял у пастухов хлеба и муки. Чум сжег. Пускай думают, что в пожаре сгинули. Инородцы не разберут.
Л и б о а в г у с т, л и б о с е н т я б р ь. Ферапонт Михеич не поднимается с подстилки вовсе. Вчера грозился на меня, кричал: «Я все понял, все вижу». Опасный человек. Спим в разных концах пещеры. Он - возле самого входа, я - в верхней малой пещерке. Ферапонт Михеич ко мне не взберется. Сил не хватит. И пулей не достанет снизу. Место мое укрытое.
Н а в е р н о, с е н т я б р ь. К Ферапонту Михеичу не подойти. Ночью он дважды стрелял и кричал. Мнилось ему, будто я близко. Господи! Будет ли конец тяжким испытаниям?
М е с я ц н е п о н я т е н. Пропадает Ферапонт Михеич! Какой достойный человек и во что он обратился! Наган по-прежнему из руки не выпускает. Пройти мимо него к выходу нельзя. Смерть для такого будет великой господней милостью…»
Чем дальше читала Наташа дневник, тем тяжелее становилось ей. Сарыкин раскрывался в нем все откровеннее. Словно от крови разбухли слипшиеся страницы. О крови напоминали и рыжие чернила и пятна. С каждой новой строкой все отчетливее вырисовывался страшный облик озверевшего существа, потерявшего все человеческое: веру в будущее, цель в жизни, надежду. Их сменили первобытные инстинкты самосохранения и убийства. Впрочем, убивал он даже не ради самосохранения, ибо гибель надвигалась на него неотвратимо. Убивал он только потому, что умение наводить винтовку и спускать курок было последнее, что осталось в нем от человека. И он пользовался своим умением со звериной хитростью, оставаясь невидимым для чужого глаза и сплавляя тела убитых в море. Изумительна была живучесть этого человека-зверя. Смог же он выдержать чудовищное одиночество в пещере!
Так вот почему боялся старый Каллуст идти на Дикий Берег!..
Прочитанное потрясло Наташу. Она не могла сейчас спокойно отдыхать и ждать дальнейшего развития событий. Ощущение совершенной ошибки все усиливалось. Перед глазами у нее стоял новый хозяин пещеры. Сазонов был опаснее того, звероподобного. Страшнее Сазонов был уже потому, что тот, одичавший Олексий Сарыкин давно истлел и ничего, кроме ненависти и омерзения, не вызывал, а Сазонов жил и действовал. Он умел приятно улыбаться, мог сердечно поговорить с человеком, пошутить с ним, расположить к себе. Свое духовное одичание Сазонов мастерски прятал под маской честного, неподкупного служаки, прикрывал хорошими чужими словами, фальшивой искренностью. Страшный человек! Сарыкин был силен своим животным умением скрываться от людей, Сазонов же не боялся людей. Он общался с ними, жил в их среде. И от этого хищник становился еще опаснее…
Наташа рывком поднялась с постели. Сбросила голые ноги с высокой кровати. Она вспомнила, где видела серые в черную полоску брюки. В пещере! В нише, где хранилось продовольствие и запасная одежда. Значит, Сазонов видел, как они вышли из пещеры, вернулся туда, переоделся и отправился за ними по пятам к погосту!..
Наташа быстро оделась. Постучала в окно. Девчушка убрала со двора собаку.
- Где следователь с милиционером? - спросила у нее Наташа и, заметив недоумение на ее лице, пояснила: - Где начальники из района?
- В клубе, - ответила девочка. - И разбойников туда повели. Хочешь поглядеть на них? Не ходи. Прогонят. Нас уже прогнали…
Наташа и сама не помнила, что ответила девочке. Она спешила к обшитому тесом большому дому с выцветшим кумачовым флагом на невысоком шпиле.
В длинном и узком коридоре Наташу остановил Прокофий Суфрин.
- Вам кого? - спросил он и ловко козырнул, щеголяя армейской выправкой.
- Мне к следователю.
- Товарищ Долгушин занят, - ответил Суфрин. - Попрошу вас подождать.
- Мне надо сейчас! - настаивала Наташа. - Немедленно!
Суфрин взглянул в разгоряченное лицо девушки с волевыми, надломленными уголком бровями.
- Ничего не могу сделать… Приказание такое. Придется вам обождать, - сухо повторил он.
Настойчивость не помогла. Наташа села на подоконник и прижалась горячей щекой к прохладному стеклу.
Глава тридцать четвертая
ДОПРОС
На все вопросы следователя Немой, тупо уставясь в пол, отвечал одно и то же: «Не знаю. Не видел». Из его скупых ответов Долгушин сделал вывод: Немой не впервые встречался со следователем и знал, что показания можно впоследствии изменить, а потому решил пока отмалчиваться и послушать, многое ли знают о нем.
Совсем иначе держался с Долгушиным Барбос.
- Что зря время тянуть! - ответил он на первый же вопрос следователя. - Натворили чудес!
По словам Барбоса, все произошло с ним потому, что ему надоела жизнь в лесу.
- Разве мы не пилили? - рассказывал он с какой-то отчаянной искренностью в голосе. - Пилили так!.. Рубаха не просыхала от пота. А толку? Какой тут лес? Палки! Тягаешь пилу, тягаешь, а заработки? Извольте вот… - И, словно требуя сочувствия к своей нелегкой жизни, решительным жестом указал на лежавшую перед следователем расчетную книжку. - Какой это заработок? Полярный к тому же! Обида одна. Вот она-то, обида, и привела меня на Семужью.
Рассказ преступника лился легко. (Придуман он был задолго до встречи со следователем). Захотелось Барбосу более интересного, а главное - прибыльного занятия. Сошелся он с Сазоновым и Петровым. Ловили семгу в заповеднике. Куда сбывали? Возили со случайными машинами на станцию. Сдавали рыбу железнодорожникам, а то и в буфеты проходящих поездов…
Поведал Барбос и о своих переживаниях по пути к Дикому Берегу. А когда он помянул о поведении Наташи, в его голосе зазвучало неподдельное уважение.
- …Хочешь ее припугнуть, а она, дьявол, как шарахнет словечком. По ушам! Веришь - нет, мне этот ржавый пистолет руки жег.
- Но вы же его так и не выпустили из рук? - вставил Долгушин. - Этот… ржавый пистолет?
- Не выпустил. Точно. А теперь сами скажите, куда я мог его девать? Куда? Выбросить? - продолжал он с какой-то страстной убежденностью. - Спросили б у меня сегодня: где пистолет? Ответил бы я: забросил в море. А вы записали бы в протоколе: скрыл оружие. Не поверили б, что пистолет-то был калека.
- Возможно, - сдержанно ответил Долгушин. - Возможно…
До поры до времени он избегал задавать вопросы, которые могли бы насторожить допрашиваемого. Обличающих фактов у следователя было мало. Признания преступника, не подкрепленные уликами, на суде стоят немногого: откажется он в процессе судебного разбирательства от своих показаний - и обвинение рассыплется прахом. В результате - «следовательский брак».
Вот почему Долгушин не спросил даже, почему преступники захватили новоселов и увели их на Дикий Берег.
Заговорил об этом сам Барбос. Зачем «малыши» впутались не в свое дело? Сазонов хотел силой увести их подальше от Семужьей и направить в поселок. Ну, а как прыгнул парень в пропасть… растерялись все. Думали - расшибся. Тогда Сазонов и предложил отвести захваченных новоселов в свое подводное убежище - в пещеру. Если б дело обернулось плохо - оказались бы новоселы в положении сообщников. Народ они в поселке новый. Обычно приезжие, особенно молодежь, первым делом бросаются на семгу. Тогда и показания сбежавшего парня (если б он спасся) выглядели бы, как оговор обиженного сообщника.
«Но ведь ты уже попался, - отметил про себя Долгушин. - Однако ничего доказывать не собираешься. Наоборот, очень уж легко признаешь все свои провинности».
Долгушин помнил предупреждение старших товарищей: «сомнения следователя к делу не подколешь», а потому дал Барбосу выговориться и приказал Суфрину ввести в комнату Немого для очной ставки.