– И ничем нельзя помочь?
– Я пробовал… Но пока ничего не вышло. Боюсь, что Кох, эта немецкая овчарка, и обо мне уже пронюхал… Надо что-то предпринимать…
Гауптштурмфюрер СС задумался. И тут Алексей, глядя на его устало склоненную голову, подумал, как трудно, как невыносимо трудно этому смельчаку ходить каждую минуту по краю обрыва и улыбаться, вести как ни в чем не бывало разговоры с убийцами товарищей, ежесекундно держать нервы в напряжении, ничем не выдать себя…
Вновь появился тот же тюремщик. Страшно ругаясь, он погнал Алексея в камеру. А у самых дверей шепнул: «Не унывать, рус», – и с силой толкнул в спину, так что Алексей чуть не упал.
Николай подбежал к нему, стараясь поддержать, привести в чувство. Он знал, какими люди возвращаются после пытки. Но Алексей улыбнулся. В глазах светилась радость.
Он рассказал Николаю все, что с ним случилось.
Они долго сидели обнявшись, шепотом обсуждая события сегодняшнего дня. Сердца вспыхнули надеждой, которая нужна, очень нужна человеку, чтобы идти вперед, чтобы сделать все, что положено человеку на Земле… А у обоих еще столько несвершенных дел!
Они строили всевозможные планы, вспоминали прошедшее, в их положении это было так естественно. Когда у человека нет светлого настоящего, он уходит мыслями в иное время – либо в прошедшее, либо в будущее.
– Я тебе как-то рассказывал о себе, – говорил Алексей, поглаживая друга по руке, – теперь, выходит, твоя очередь…
– Ну что ж! – рассмеялся Николай. – Моя, так моя… – Он обхватил руками колено и мечтательно поднял глаза.
– Ну, война застала меня в армии, на полуострове Ханко. Служил я в двести тридцать шестом отдельном зенитно-артиллерийском дивизионе. Мои друзья сделали мне там настоящую японскую татуировку: когда по утрам умывался, гравированные драконы на руках копошились, как живые. Тогда мне это нравилось, а вот сейчас… – Он взглянул на свои руки, разукрашенные тушью, и сплюнул в сторону. – Чего это я об этом?.. Словом, когда началась война, немцы пытались и с суши, и с моря овладеть полуостровом. Но мы каждый раз давали им по зубам.
Ханко был важный форпост в Балтийском море. Мы это, конечно, хорошо понимали. Сто шестьдесят пять дней наш гарнизон – небольшой, так себе – отбивал атаки фашистов. Они просто озверели. И подтягивали все новые силы. Ох, помолотили мы их… А потом по приказу Верховного командования оставили Ханко. Эх!.. Помню, когда сходили мы с полуострова, запели свою любимую: «Славное море, священный Байкал».
Первого декабря мы уже ехали в Ленинград. Не как-нибудь – на пассажирском теплоходе. Но как назло наскочили на мину. Ну вот, значит, рвануло нас… Что ж, водичка, конечно, не черноморская, но ничего не поделаешь – пришлось прыгать в воду, плыть. Однако не тут-то было. Наскочили на нас немецкие катера, стали вылавливать… Так я оказался в плену. Прямо из водички – и в плен… А осенью прошлого года привезли вот в Рим. Николай замолчал, но вдруг чему-то улыбнулся, даже хохотнул тихонечко.
– На Ханко был у меня один интересный случай. Ты слушаешь?
– Ну конечно! Рассказывай, рассказывай.
– Вызвал как-то меня к себе командир дивизиона и говорит: «Товарищ Остапенко, твои предки когда-то писали письмо турецкому султану»… – «Как же, говорю, помню!» – «Ну вот… помоги нам в одном деле. Надо написать что-нибудь в этом роде господину Маннергейму в ответ на его призыв сдаться в плен»… Алексей оживился:
– Ну и как? Написал?
– Написал!.. Правда, журналисты немного подредактировали, черт бы их побрал… Но все равно доля моей «соли» осталась. Когда-то я то письмо на память помнил, теперь, конечно, подзабылось, но все же послушай.
С усмешечкой Остапенко начал – словно бы читал:
«Его высочеству прихвостню хвоста ее светлости кобылы императора Николая, сиятельному палачу финского народа, светлейшей обер-шлюхе берлинского двора, кавалеру соснового креста барону фон Маннергейму…»
– Чуешь, как загнули мы?..
Алексей беззвучно смеялся.
После нежданного и непривычного смеха стало вдруг не то что тоскливо и не грустно даже, а как-то пусто, очень неуютно на душе. Примолк и Николай.
– Ладно, – стряхивая ненужную хандру, сказал Алексей. – Расскажи-ка, брат, что-нибудь еще.
– Что же я тебе расскажу?.. Вот сейчас балакали, смеялись, а все равно душе невесело… Понимаешь, какая штука: уже несколько дней сидим мы тут с тобой, а у меня все не выходит из головы, где я слышал про эту тюрьму?.. Вспоминал, вспоминал и вот, знаешь, сейчас вспомнил…
– Ну и где же ты слышал?
– Да все на том же нашем полуострове Ханко. Подружился я там с одним уральцем. Звали его Анатолием. Хороший был парень. Грамотный, речистый.