И крепко пожал руку.
— Вот только Галафати... — Офицер грустно покачал головой.
— Где он?
— Вы видели Коха? Так вот... Этот зверь сам взялся за Галафати. Это значит, что нашему товарищу угрожает смерть.
— И ничем нельзя помочь?
— Я пробовал... Но пока ничего не вышло. Боюсь, что Кох и обо мне уже пронюхал. Надо что-то предпринимать.
Вновь появился пожилой тюремщик. Страшно ругаясь, он повел Алексея в камеру. А у самых дверей шепнул: «Не унывать, рус», — и с силой толкнул в спину, так что Алексей чуть не упал.
Николай подбежал к нему, стараясь поддержать. Он знал, какими люди возвращаются после пытки. Но Алексей улыбнулся...
Они долго сидели обнявшись, шепотом обсуждая события сегодняшнего дня. Вспыхнула надежда, которая так нужна человеку, особенно в их положении...
Они строили планы, вспоминали прошлое. Когда у человека нет светлого настоящего, он уходит мыслями в иное время — либо в прошедшее, либо в будущее.
В тот день Николай рассказывал о себе.
— Война застала меня на полуострове Ханко. Служил я в 236-м отдельном зенитно-артиллерийском дивизионе. Друзья сделали мне там настоящую японскую татуировку: когда по утрам умывался, драконы на руках копошились, как живые. Тогда мне это нравилось, а вот сейчас... — Он взглянул на свои руки, разукрашенные тушью, и сплюнул в сторону. — Чего это я об этом? Словом, когда началась война, немцы пытались и с суши, и с моря овладеть полуостровом. Но мы каждый раз давали им по зубам.
Ханко был важным опорным пунктом на Балтике. Сто шестьдесят пять дней наш гарнизон отбивал атаки. Ох, и помолотили мы фашистов... А потом, по приказу командования, оставили Ханко. Эх!..
Первого декабря поехали в Ленинград. Не как-нибудь — на пассажирском теплоходе. Но, как назло, наскочили на мину. Что ж, водичка, конечно, не черноморская, но ничего не поделаешь — пришлось прыгать в воду, плыть. Однако не тут-то было. Наскочили на нас немецкие катера, стали вылавливать... Так я в плену оказался. Прямо из водички... А осенью прошлого года привезли вот в Рим.
Николай замолчал, задумался.
— Расскажи-ка, брат, что-нибудь еще, — попросил Алексей.
— Вот, понимаешь, какая штука: уже несколько дней у меня не выходит из головы — где я слышал про эту тюрьму? Вспоминал, вспоминал и вот, знаешь, сейчас вспомнил...
— Ну и где же ты слышал?
— Да все на том же полуострове Ханко. Подружился я там с одним уральцем. Звали его Анатолием. Хороший был парень. Грамотный, речистый.
— Почему был? Убили, что ли?
Николай немного помолчал.
— Все расскажу, не перебивай... Он однажды сказал мне: «Эх, Коля, кабы не эта проклятая война, я бы сейчас в юридическом институте лекции читал». В августе он должен был защищать кандидатскую диссертацию. И знаешь, тема какая была? История фашистских тюрем. Он говорил, что тема здорово интересная. Тут и германская тюрьма — Моабит, румынская — Дофтана, итальянская — Реджина Чёли (это наша, значит, с тобой), польская — Висла, венгерская — Скала. И другие, я уж не помню. Материал трудно было разыскивать. По крупицам парень собирал.
«Кому нужна их история?» — спросил я. А он говорит: «Что ты, Николай! Сколько злодеяний сотворили фашисты в этих тюрьмах! Это нужно знать, чтобы потом спросить с них по большому счету. Да и потомкам нужно знать — что такое фашизм». В юридических институтах даже преподают тюремоведение как отдельную дисциплину. Понял? В свое время, оказывается, проходили даже международные тюремные конгрессы. Один из них, четвертый, что ли, организовывали в конце прошлого века в Петербурге. Сам Александр III со своими министрами на открытии присутствовал. Во как!
И, понимаешь, все чин чином устроили, даже международную тюремную выставку. Каждая страна показывала изделия, которые изготовляли арестанты, и предметы из обстановки тюрем. Итальянцы, скажем, представили модель одиночной камеры. Я вот сейчас подумал: а вдруг — той самой, в которой мы с тобой сейчас сидим. А?.. И была на выставке модель всей тюрьмы Реджина Чёлн. И изделия из этой тюрьмы: обмундирование тюремное, ботинки, скульптуры разные, мадонны.
— Неужели и мадонны делались в Реджина Чёли? — с усмешкой спросил Кубышкин.
— А что ты думаешь, — усмехнулся и Остапенко, — это, брат, превосходно уживается: пытки и молитвы, иконы и тюрьмы. Этот вот, — он ткнул в распятие Христа, — чего тут пялится?..
Ну, конечно, когда я слушал Анатолия, мне и в голову не приходило, что придется самому в тюрьме сидеть, да еще в такой знаменитой. Звал бы — побольше выспросил... Дня через три после этого попали мы под бомбежку и погиб Анатолий. Способный парень был! Наверняка бы стал профессором...