Через некоторое время Де Чезаре наклонился к своему шефу и шепнул: «Дуче, это — арест по всем правилам».
«Да нет, — продолжал твердить Муссолини. — Король мне друг, он дал гарантии. Это обыкновенное недоразумение».
Путешествие продолжалось до казармы Виа Деньяно. Там дуче приказали выйти из автомобиля. Де Чезаре, по-прежнему прижимавший к груди объемистый портфель, был отвезен в нашу тюрьму.
Тут Сперри замолчал и прислушался. В коридоре послышалось какое-то движение.
— Это моют пол, — догадался Алексей, услышав мягкое шлепанье швабры.
Тюремщик продолжал прерванный рассказ:
— Помню, прибыл Де Чезаре в комнату предварительного заключения взволнованный. До этого я видел его только на фотографиях, он обычно стоял по правую руку Муссолини. Моложавый такой, красивый. А тут я увидел перед собой старика с трясущимися от волнения руками.
Я приказал Де Чезаре снять одежду и одеться во все тюремное. Он покорно исполнил мой приказ. Я завязал его одежду, ботинки и портфель в один узел, прикрепил к нему бирку с его фамилией и номером и закрыл шкаф.
Даже и не очень внимательный человек заметил бы, что Де Чезаре все время тревожными глазами наблюдал за своим портфелем. Но я дал ему понять, что меня ничто не интересует, в том числе и содержимое портфеля.
Отвел я Де Чезаре в четвертый корпус, к политическим и посадил в одиночную камеру. Через некоторое время он начал стучать в двери. Оказалось, просил разрешения поговорить с тюремным капелланом. Пришлось доложить об этом начальнику охраны. На следующий день в камеру вошел дон Козимо Бональди, старый поп. Де Чезаре упросил его сообщить жене, что он жив и здоров и не теряет надежду на лучшее. Капеллан обещал сделать все возможное и вечером послал доверенное лицо к его жене.
Капеллан и Де Чезаре в последующие дни подолгу беседовали, стали друзьями. О чем они говорили — не знаю.
А меня терзало любопытство: что же находится в портфеле? И вот однажды выдался подходящий момент. Развязал я узел и открыл портфель. Он был до отказа набит различными документами. У меня было мало времени, но я успел увидеть протоколы последнего заседания Большого фашистского совета, проект тайного устава фашистской партии и какие-то письма на иностранном языке. Что делать? И я решил тогда передать эти документы Римскому комитету национального освобождения.
— И передали?
— Не сумел, — вздохнул Сперри и опять осторожно потрогал шрам на щеке. — Дело в том, что из нашей тюрьмы ничего не разрешается выносить. Но я рискнул. Внутреннюю охрану кое-как обманул. Но совсем неожиданно наскочил на солдата внешней охраны, который потребовал у меня портфель.
— Да здесь тряпки, — пытался выкрутиться я, но солдат попался, как назло, из новобранцев.
— Ничего выносить не положено, — тупо твердил он, а потом взял да и вызвал начальника смены.
«Надо же так влипнуть», — думал я, шагая в кабинет начальника смены. А начальником был Андреа Монако, оголтелый фашист.
— Зачем ты взял портфель? — спросил Монако. — Чей он?
Врать было бесполезно и я сказал, что взял его из вещей Де Чезаре.
— Зачем?
— Да я думал, что там есть какие-нибудь ценности, — пробормотал я, зная, что за воровство достанется меньше, чем за политику.
— А ты разве не знаешь, что в портфеле? — закричал Монако и, взяв со стола тяжелую железную линейку, двинулся на меня.
— Видит бог, не знаю! — закричал я.
— Так я тебе и поверил! — рявкнул Монако и, размахнувшись, ударил меня по щеке ребром линейки.
От страшной боли я чуть не потерял сознание. Как в тумане, слышал голос начальника смены:
— Запомни! Ты никогда не видел этого портфеля и не знаешь, что в нем находится. Понял? А теперь марш в больницу, сделай перевязку. Врачу скажешь, что нечаянно упал с лестницы.
— Так и окончилась история с портфелем Муссолини, — закончил Сперри. — Жаль, что он не попал в надежные руки.
— А какова дальнейшая судьба этого портфеля? — спросил Остапенко.
— После перемирия 8 сентября Де Чезаре был выпущен на свободу. Портфель ему вернули в целости и сохранности, Монако верно служил своему дуче. И где теперь этот портфель — мне неизвестно... Но шрам из-за него придется теперь носить до самой смерти.
— Ничего, когда-нибудь об этом портфеле еще заговорят, — сказал Остапенко.
— Фашистов будут судить в любом случае, — твердо произнес Кубышкин. — И не столь уж важно, найдется этот портфель или исчезнет навсегда.
В камере Грамши
Семь суток просидели в подвале тюрьмы Николай и Алексей. На исходе восьмого дня в двери загремели ключи, на пороге появился Сперри. Он казался еще более постаревшим, еще более угнетенным, чем обычно.