Пять небольших катеров сделали несколько рейсов, и вскоре многие военнопленные оказались на борту корабля.
Высокий щеголеватый офицер завел их в трюм, немножко позубоскалил на ломаном итальянском языке, а потом поспешно полез на палубу и хлопнул крышкой люка.
Чех Гжибал опомнился первым. Он подбежал к люку и попробовал поднять его. Куда там! Люк был задраен наглухо. А с палубы доносился смех американцев.
Военнопленных охватила ярость. Они колотили по потолку трюма, кричали, требовали объяснений. Все было напрасно.
Прошло несколько томительных часов, и вдруг все явственно услышали шум винтов парохода. Задрожал корпус судна, и пол под ногами людей качнулся... Было ясно, что судно плывет. Но куда?
Все выяснилось минут через тридцать. Люк открылся, и в его квадрате показалась улыбающаяся физиономия американского офицера.
— Вы можете выйти на палубу, — с вежливой издевкой произнес он. — Послать салют солнечной Италии.
Алексей вместе со всеми выскочил наверх, щурясь от яркого солнца.
За время их заточения в трюме американцы обнесли палубу колючей проволокой, за которой стояли ухмыляющиеся солдаты с автоматами.
— Куда вы нас везете? — раздались возмущенные возгласы на всех славянских языках. — Что это значит?
Щеголеватый офицер поднял руку, призывая к тишине:
— Сейчас вы плывете в Африку. А из Африки каждый поедет куда надо, — махнул рукой, показывая этим, что разговор окончен.
Корабль взял курс на Порт-Саид.
Пришла ночь. По всей линии песчаного берега светились яркие электрические огни. Далеко в море был виден мигающий глаз маяка. Среди разорванных и бешено несущихся облаков появилась луна и залила все таинственным полусветом.
Утро они встретили уже в открытом море. В тесных каютах было душно, и Кубышкин решил выбраться на палубу. Он пошел наверх по крутым ступенькам вслед за каким-то высоким парнем. В походке, в посадке головы этого человека что-то показалось знакомым. Алексей ускорил шаги, чтобы взглянуть в лицо.
Неужели?.. Да, конечно же, — Николай Остапенко!
Алексей так ударил друга по плечу, что тот испуганно присел.
— Здорово, Николай!
Остапенко застыл на несколько секунд неподвижно, а потом принялся радостно тискать Алексея в объятиях.
— Как ты сюда попал? — спросил он, наконец.
Алексей рассказал свою невеселую историю и тут же поинтересовался, какими судьбами попал на этот пароход Николай.
— Тебя взяли американцы, — ответил Николай, — а меня англичане. Им, чертям, разве докажешь, что ты русский партизан! Засадили в лагерь, да еще издевались. Один раз даже в карцер угодил: дал в морду сержанту, который говорил, что Россия погибла бы без Англии и Америки.
— Ну, ничего, — сказал Алексей. — Будем бороться за возвращение на родину.
Кубышкин попал в лагерь для военнопленных в местечке Джинейфа возле города Исмаилия, на берегу Больших горьких озер (на Суэцком канале).
Медленно тянулись месяцы напряженного ожидания. И вот, наконец, по лагерю разнеслась радостная весть: из Италии прилетели полковник П. Г. Белобоков и майор В. И. Титов — будут репатриировать русских военнопленных.
Это было в марте 1945 года. Около лагеря, оцепленного американскими мотоциклистами, поставили большой стол. Перед строем русских военнопленных полковник Белобоков произнес речь.
— Друзья, — сказал он, — вас ждет Родина, ждут отцы, матери, жены. Кто желает вернуться?
Почти весь строй сделал три шага к столу. Только жалкая кучка, человек пять, осталась неподвижной.
К ним сразу кинулись американские офицеры, репортеры. Защелкали фотоаппараты. Но еще трое русских вышли из кольца американцев и присоединились к большинству.
Видя, что испробовать заокеанской жизни захотели только двое, американский генерал пожал плечами.
— Ну что же, мы сделали все, что могли. А этим, — он кивнул в сторону отщепенцев, — выдать документы для выезда в Соединенные Штаты.
Долгий путь русских, непоколебимо решивших возвратиться на Родину, прошел через Каир, Каспийское море, Баку, Урал...
— Вот так я, наконец, и попал домой, — закончил свой рассказ Кубышкин.
Красное знамя в Ватикане
Давно уже остыл самовар, давно крепким сном спят дети гостеприимных хозяев.
— И все-таки мне неясно, Алексей Афанасьевич: как получилось, что вам живому поставили памятник?
Он сдержанно улыбается, потом не спеша отвечает:
— Во-первых, когда немцев выгнали из Рима, меня среди освобожденных не оказалось. Во-вторых, я не мог прийти после освобождения Рима на виллу Тай, куда собрались тогда все римские подпольщики и русские партизаны. Меня среди них не было. И мои товарищи подумали: «Кубышкин не пришел — значит, он расстрелян».