Одно из главных таких искажений — феномен «двоемыслия», столь блестяще проанализированный в конце 1940-х гг. независимо друг от друга в художественной форме Дж. Орвеллом (1984) и в научной Р. Редлихом ("Сталинщина как духовный феномен"). Двоемыслие всегда сопутствует тоталитаризму как оружие в борьбе против реальности — для внедрения в смысловые недра бытия через язык. Поэтому и переход от двоемыслия к нормальной онтологии слова (в рамках данной гипотезы) начинается с перемены цели двоемыслия и соответственно его знака с отрицательного на положительный.
Необходимость наполнения легитимирующей социалистической терминологии иным содержанием приводит к возникновению такого «сталкерского» приема, как феномен "положительного двоемыслия", когда оно применяется уже не для укрепления тоталитаризма, а для маскировки его безболезненного преодоления. Мудрая фраза английского классика, что "лицемерие есть дань, которую порок платит добродетели", сегодня в СССР может быть прочитана наоборот: это дань, которую пробуждающаяся добродетель платит еще господствующему пороку. В этом одно из интереснейших явлений периода «перестройки», без учета которого анализ действий реформаторов невозможен. "Только в рамках социализма! на этом языке означает не столько цель, сколько правила игры…
К тому же, поскольку демонтаж должен начинаться еще против инерции системы, кратчайшим расстоянием в таком пространстве будет не прямая линия (известно, что, меняя галсы, можно постепенно двигаться по морю и против ветра, тогда как иным способом, даже если изо всех сил дуть в паруса, цель ближе не станет).
Эта онтологическая особенность создает, однако, первую ловушку реформаторам: «нормальное» общество за пределами «зоны», не знакомое с ее свойствами и «сталкерским» искусством передвижения, воспринимает социалистическую терминологию всерьез и не видит в ней отличия от прежнего двоемыслия. Таким образом, реформаторы лишают себя доверия и помощи со стороны окружающего мира, в котором есть силы, способные эту помощь оказать в гораздо большем объеме и более продуманно: чтобы не укреплять старые общественные структуры, а поощрять самозарождающиеся новые…
Но и эту серьезнейшую тему на сей раз вынесем за рамки статьи. Что еще трагичнее — двоемыслие не пробуждает доверия к реформаторам в собственном народе, изверившемся в многочисленных прежних обещаниях. На пятом году «перестройки» магазинные полки более пусты, чем до нее. Разрыв между словом партии и доверием народа по-прежнему огромен, а без этого доверия реформы сверху обречены на провал…
Нельзя не видеть и другую опасность приема двоемыслия: использование слова «социализм» ради легитимации власти держит самих реформаторов в узде прежней идеологии. Слово все-таки оказывает огромное влияние на жизнь. Уже сегодня ситуация парадоксальная: на практике от идеологии ничего не осталось, в построение коммунизма никто не верит, но ее словесное астральное тело продолжает держать общество в своей власти…
К тому же, хотя на сознательном уровне идеология и преодолена, подсознательно она действительно может иметь "опору в массах". И.Р. Шафаревич прав: социалистическая тяга к примитиву, хотя бы в виде уравнительной справедливости и зависти к успешному соседу, существует. Так что "освобожденный от коммунистического рабства" народ, в значительной своей части, может и не захотеть той свободы, которая усложняет ему жизнь. Желающих воспользоваться этими настроениями может оказаться много…
Перестройка может оказаться бесплодной не потому, что партийные консерваторы победят либералов, а потому, что у самих партийных либералов идеология не преодолевается, а лишь сворачивается в куколку, из которой, напитавшись энергией воспрянувшего от полусвободы народного тела, может вылупиться новая разновидность материалистического монстра.
У двоемыслия есть ловушка и более конкретная. Партия, привыкшая оперировать извращенными смыслами слов, мало задумывается о внутренней несовместимости провозглашенных ею понятий «гласности» и «демократии» с безгласными и недемократичными основами своей власти. Однако и эти новые слова тоже оказывают воздействие на жизнь. По мере раскрепощения общества эта несовместимость обостряется. В национальном вопросе — особенно (именно он и может стать причиной краха мирной "перестройки").
С этой точки зрения на фоне «гласности» картина парадоксальна. Общество имеет над собой партию, которую никто не выбирал. Которая ответственна за невиданный в истории геноцид над собственным народом, пропорционально сравнимый с камбоджийским коммунизмом. И которая непонятно зачем обществу нужна.
Этот вопрос партия должна решить и сама для себя. До сих пор у нее была функция хотя и малопочетная, но ясная и оправданная в собственных глазах: держать, сосать и не пущать. Однако чем большее число функций будет передано другим институциям, тем с большим удивлением общество вправе взирать на «свою» партию: зачем ему сей "Ум, Честь и Совесть нашей эпохи"? Может, товарищи, "ваша эпоха" уже прошла? Ведь если отдать "всю власть Советам" как избираемым органам самоуправления вплоть до парламента и правительству как компетентным специалистам, то в чем должна заключаться "руководящая и направляющая роль" партии?..
В любом случае, претендент на "руководящую роль" в обществе должен подкрепить свою претензию не "единственно верным учением", а соответствующими качествами. Но КПСС присваивает себе статус элиты без доказательств, несмотря на огромную вину перед народом, которому по-прежнему оставляет статус "недоразвитых масс". И если проблема легитимности власти компартии будет всегда оставаться щекотливой по нормам права, подвергаясь моральному давлению мира извне, то нежелание масс мириться со статусом «недоразвитости» будет обострять проблему изнутри.
Если партийные реформаторы не найдут способа разрешения этих противоречий, то в созревании их кроется неизбежный крах рассматриваемой концепции безболезненного демонтажа. В этой связи создание второй — непартийной, деидеологизированной — точки опоры власти по линии Советов было бы верным шагом, если последует перенесение на него центра тяжести власти, а затем и ампутация "партийной ноги".
Этот вариант удобен для деидеологизации системы власти. Но он вряд ли решает проблему снятия с партийных деятелей личной моральной ответственности за причастность к геноцидной партии. Эту ответственность, помимо приобретения авторитета «сталкера», может снять лишь покаяние.
Допущение покаяния, наверное, звучит странно в статье на политическую тему. Действительно, не слишком ли увлекся автор?
Но в том-то и дело, что рассматриваемая гипотеза не чисто политическая. Она метаполитическая, предполагающая возможность действия в истории, особенно в ее судьбоносные моменты, не только прагматического расчета и эгоистических факторов. В ней, как и в позиции общенационального согласия, лежит надежда на образ и подобие Божье в человеке, который, бывает, просыпается и у разбойника. Надежда на то, что новое поколение правящего слоя, лично не ответственное за создание и укрепление режима и связанное лишь проблемой легитимации власти, более открыто восприятию здравого смысла. Этой «ненулевой» надеждой было когда-то продиктовано и солженицынское "Письмо к вождям".
Выскажу, кстати, мнение об идущих сейчас в эмиграции дискуссиях в связи с разным отношением к «перестройке». Известный армянский деятель Э.В. Оганесян сделал правильное замечание: разные позиции часто объясняются тем, любят или нет Россию противники режима. Но и среди любящих, видимо, есть деление на:
1. позицию политической оппозиционной партии, которая готова не только критиковать, но и взять власть в свои руки; оппозиция есть претензия на власть, и она тем более обязывает к бескомпромиссному отрицанию власти неправедной;
2. позицию непартийную, свойственную людям, не склонным резко делить общество на партии, на своих и чужих, а готовым видеть «свое» и «чужое», «черное» и «белое» в любом человеке. Трагичность ситуации в стране еще и в том — и здесь, возможно, одна из причин стабильности режима, — что в сегодняшнем российском человеке «белое» и «черное» политически не отделены друг от друга: вследствие ли постоянного обмана, эксплуатации властью природного добра человеческой души или вследствие патриотизма. Так, в годы войны многие искренне умирали "За Родину, за Сталина", не умея отделить одно от другого. Так и сегодня кое-кто ратует за "сильную руку усатого батьки", в сущности лишь протестуя против разгула коррупции и бесхозяйственности. Задача в том, чтобы объединить общенациональное «белое» — ради высших ценностей.