Мирза с Аждаром ушли. Исмаил с Ибрахим-беем отправились на площадь, где, как доложил офицер-племянник, их уже ждал построенный для смотра отряд. Уходя, Исмаил строго предупредил часовых, чтобы глаз не спускали с пленника.
– А кто он такой? – заинтересовался Ибрахим-бей.
– Дьявол, причинивший мне немало бед. И всем шамхалам да и князьям тоже.
– Большевик?
– До мозга костей!
– А почему же ты обошелся с ним, как добрый хозяин, даже к завтраку пригласил!
– Хороший кот, поймав мышь, съедает ее не раньше, чем вдоволь наиграется с ней! Хи-хи-хи…
– А ты, кунак, молодец! – Ибрахим-бей похлопал его по плечу.
На площади выстроилось около полутора сотен голытьбы – кто на конях, кто пеший… И вооружены они были по-разному: у одних в руках обрезы боевой винтовки с приделанными пистолетными ручками, у иных кремневые ружья времен Шамиля, берданки, сабли, кинжалы… Посмотрел Ибрахим-бей на этот сброд, покачал головой и улыбнулся, ударив плетью о голенище сапога со шпорами.
– Гм, да!
– На вид их не смотри, кунак, – довольно причмокнул Исмаил, поправляя на животе ремень с медной пряжкой и любуясь отчеканенным на ней царским орлом. – Драться будут до последнего зуба.
– Большинство же из них без коней.
– Кони будут… я уже отослал своих людей, пригнали табун с дальних пастбищ.
– А стрелять-то они умеют?
– Эй ты, гидатлинец Мухамед, – подозвал Исмаил одного из всадников. Это был горец с бородой, похожей на железный наконечник сохи, на голове у него красовалась папаха – так называемая сах-капа, похожая на стог сена. – Наш уважаемый гость сомневается, умеете ли вы стрелять. Что ты скажешь, умеете?
Гидатлинец вскинул голову…
– Чей ты боец? – спросил его Ибрахим-бей.
– Исмаила.
– Чей у тебя конь?
– Исмаила.
– Чье оружие?
– Нашего уважаемого Исмаила…
Гидатлинцы умеют шутить, умеют они быть серьезными, умеют и рассеивать сомнения. Мухамед – человек особенный даже среди гидатлинцев. Случилось как-то с ним происшествие, после которого его прозвали «Ни вот столечко». А было это вот как: сидел он с одним сирагинцем у костра и смеялся чему-то своему. Сирагинцу это не понравилось, показалось, что гидатлинец смеется над ним.
– Чего ты надо мной смеешься?
– Да разве я над тобой? – и гидатлинец закатился еще пуще.
– Надо мной ты смеешься! – настаивал сирагинец.
– Да нет же, что ты!..
– Неправду ты говоришь, надо мной смеешься!..
– Говорю тебе, нет!
– А я говорю, да!
– Ну нет же, поверь.
– Да!..
– Ах, не веришь? Так знай! – И Мухамед выхватил из ножен кинжал, отрубил себе кончик мизинца и сказал твердо: – Ни вот столечко я над тобой не смеюсь! Просто мне вспомнился случай один, с соседом моим он как-то приключился…
Вот какой этот Мухамед…
Гидатлинец повернул коня, припустил его, отъехал на порядочное расстояние, положил на выступ скалы грецкий орех, вернулся назад, спрыгнул с коня, зарядил ружье, лег на землю и, прицелившись, выстрелил… Орех на камне разлетелся на кусочки.
– Вот как мы колем орехи! – сказал Мухамед, вскочил на коня и встал в строй.
– Это неплохо! – одобрительно воскликнул Ибрахим-бей. – Совсем не плохо!..
Затем конники начали джигитовать. Мухамед отличился и в этом. Чего только он не вытворял на своем очень чутком и послушном скакуне. Движения их были согласованы. Казалось, все фигуры высшей джигитовки они творили одним дыханием, во всем понимая друг друга.
Но конечно же не все были такими мастерами. Однако необходимыми в бою навыками верховой езды обладал каждый, кто сидел в седле…
Хасан из Амузги с аппетитом поглощал остатки наготовленных для турок яств, нисколько не тяготясь присутствием Саида Хелли-Пенжи. Они долго молчали. Первым заговорил Саид.
– Удивляюсь, – сказал он, – как ты-то сюда попал? Мне, скажем, деваться было некуда, и к тому же турок в пути встретил, будь они неладны. А ты!.. Такой человек, о каких говорят «черту чувяки наденет», – и вдруг прямо в логово зверя!.. Неспроста, наверно? – И Саид, словно хлебосольный хозяин, начал услужливо потчевать нежданного гостя мясом ягненка, свежим пчелиным медом и бузой[12].
– Неспроста, говоришь, я здесь? Верно. Захотелось проверить, как ты ненавидишь Исмаила, – с усмешкой проговорил Хасан из Амузги, глядя Саиду прямо в глаза. – Помнится, ты готов был жизни не пожалеть, только бы отомстить ему…
– Я сказал тебе истинную правду, шкатулка у него.
– Очень уж ты легко позабыл своих спутников, убитых у Куймурской башни. Похоже, тебе все равно, чью кровь на себя принять, – только бы самому любой ценой выжить?..
– Но без книги с медной застежкой от этой шкатулки никакого толку! – словно бы оправдываясь, взмолился Саид Хелли-Пенжи.
– Быстро же ты меняешь шкуру. Хотел оседлать негодяя и сам оказался им стреноженным. Если бык запоздает накинуться, на него накидывается корова, так, что ли?
– Понимай как хочешь… – Досадно было Саиду Хелли-Пенжи слышать такие слова, но что поделаешь. Он помолчал, потом добавил почти шепотом: – Хочешь, помогу тебе бежать?
– Чем я обязан за такую твою заботу?
– Они идут. Подумай, я к твоим услугам… Берущий щедрее дающего – он возвращает…
Хасан из Амузги понял намек. Саида он знает. Этот человек без выгоды для себя на такое не пойдет. Предлагает помощь, – значит, и самому здесь не сладко, что-то и его тревожит. А может, совесть заговорила?..
В комнату вошли Исмаил и Ибрахим-бей. Удобно уселись на подушках, скрестив ноги, он стали молча наблюдать за Хасаном, который чувствовал себя так свободно, словно был дома.
– Вот какой у меня характер, – заговорил наконец Исмаил, причмокивая губами и разведя руки, – ничего не могу с собой поделать! Казалось бы, передо мной злейший и непримиримый мой враг, по которому давно плачет моя виселица… А я не могу быть яростным в своем гневе, потому что вижу перед собой человека. Даже предложил ему хлеб-соль…
– Хвала тебе, Исмаил, ты истинный горец. Хранишь обычай гостеприимства и великодушен по отношению к побежденному. Вообще-то одна ладонь не сделает хлопка! – сказал Хасан из Амузги.
– Вот, вот! Видишь, уважаемый Ибрахим-бей, он уже другую песню поет. Признает мои достоинства. Уж и не знаю, хорошо это или плохо, когда тебя хвалит недруг!..
– Ну как же не признать твоих достоинств, если ты один на всем свете можешь гордиться, что изловил меня. Ловкий ты, Исмаил. И коварный.
– Что верно, то верно, поймать его пытались многие! – закивал Исмаил.
– Что делать, бывает, крючок за дверью сам накидывается.
– Хасан из Амузги, ты, наверное, догадываешься, кто со мной и чьи это аскеры несли ночью караул?
– Единоверцы, суконные фески, которых ты ждал.
– Ты ведь тоже сын правоверного. Они пришли к нам издалека, чтобы помочь братьям по вере…
– Добра от них ждешь? Напрасно. Не ради тебя они здесь. Край наш с потрохами засунуть в свой хурджин – давняя их мечта.
– И она сбудется. Не пристало сыну правоверного обращать взор свой на север.
– Мало, очень мало у меня веры к туркам, Исмаил. Они обманут и меня, и тебя, и всех.
– А гяуры тебя не обманут?
– Нет.
– Откуда в тебе такая вера?
– У русских теперь новая власть, они сбросили царя, у них свобода, земля роздана крестьянам. А в Турции все еще сидит жестокий султан…
– Но в Дагестане большевики уничтожены. Они бежали, опережая следы своих коней.
– Смешно, если вы в это поверили. Убаюкиваете себя. Вот он я, большевик, перед тобой! И всюду большевики. Скоро вы в этом убедитесь. Разве солнце виновато в том, что филин не видит?
– Хвалю твою откровенность, хотя у тебя в общем-то нет другого выхода: перед смертью каждый исповедуется. Ты что же хочешь сказать, что у меня опять отнимут мои пастбища, мои отары, мой дом?