— Кое-что вышло. Вот эта, к примеру, штука, эта башня. Да, Фабио, тогда мы думали, что у нас тут будет, как в Америке. Глянь! — И Бомболини, хотя Фабио не мог его видеть, указал куда-то пальцем. — Видно тебе оттуда Скарафаджо? — Фабио сказал, что видно. — Когда у нас построили эту башню, у них там падали на улице от зависти. «Теперь очередь за нами! — кричали они. — Смотрите, какие творятся чудеса! Настоящие чудеса!»
И Бомболини рассказал Фабио про то торжественное утро, когда происходило открытие башни. Из Монтефальконе прибыли важные сановники в автомобилях; их поднимали на гору в повозках, запряженных волами, разукрашенных цветами и флагами. На верх башни был накинут большой флаг, и, когда потянули за веревку и новенький, сверкающий черной краской, залитый солнцем бак, на котором прописными буквами было намалевано МУССОЛИНИ ВСЕГДА ПРАВ и все эти ДУЧЕ ДУЧЕ, открылся их глазам, в вышине на площадке стоял Итало Бомболини.
— Тогда дней пять-шесть я был для всех героем, — сказал Бомболини. — А потом воду выключили, и после этого я стал шутом гороховым.
Как только важные сановники из Монтефальконе уехали, «Банда» прибрала к рукам водонапорную башню и стала собирать плату за пользование водой. А когда виноградари отказались платить, им закрыли воду, и вскоре цементные водосливы начали забиваться листьями и землей, и народ опять стал жить по старинке и молиться богу, чтобы он послал дождь, а бог, как всегда, был не слишком-то щедр. Ну, а про башню все позабыли.
Рассказывая про это, Бомболини размахнулся п швырнул бутылку подальше, и народ на площади опять загалдел, когда бутылка, описав дугу над городом, разлетелась на мелкие осколки, ударившись о крышу Кооперативного винного погреба. Прошло минуты две, и на крышу погреба вылез белый как лунь старик с лицом красным, как густое вино, и погрозил всем кулаком. Это был Старая Лоза, хранитель вина.
— Я потревожил сон вина, — сказал Бомболини. — Будь у него ружье, он бы снял нас пулями с этой вышки. Тебе еще много там?
— Нет. Осталось только два ДУЧЕ и ДУ.
— У меня тогда не хватило краски, — сказал Бомболини. — Нет, поначалу сам Муссолини не был виноват. Мы его не корили. Для нас все дело было в воде. А страна могла развалиться к свиньям собачьим, и мы бы этого даже не заметили. Ты же знаешь, как говорит Учитель: «Люди часто обманываются в большом, но редко в мелочах».
— Я не знаю, кто он такой, этот Учитель.
— Никколо Макиавелли, — сказал Бомболини. — Он мой Учитель. Ты разве не изучал его?
Фабио сказал, что да, изучал.
— Ну вот, и я читал его. И запомнил кое-что наизусть, — сказал виноторговец. — Я прочел «Государя» сорок три раза.
Фабио был немало удивлен, получив такую информацию, и не поверил ей. Его отец как-то раз сказал ему, что под шутовской внешностью Бомболини кроется незаурядный ум, но Фабио ни разу не довелось этого обнаружить.
— А вина у тебя небось больше нет?
Фабио задумался. Если Бомболини напьется, это может кончиться плохо для них обоих, но, с другой стороны, если выпить, спуск вниз покажется не таким уж страшным. Он полез в рюкзак, достал вторую бутылку вина, откупорил ее и протолкнул по площадке к Бомболини.
— Да благословит тебя господь, Фабио. Да ниспошлет он на тебя свою благодать. Да осыплет тебя своими милостями. Да затопит он тебя ими. — И Бомболини принялся нить разогретое солнцем красное вино. Пока он пил, оба молчали.
— Как только я прикончу эту бутылку, Фабио, — сказал Бомболини, — тут же сброшусь вниз.
— Ну нет, — сказал Фабио.
— Я не могу разочаровывать своих зрителей. Погляди на них. Целый день торчат на площади и ждут, когда я свалюсь.
— А я? Даром, что ли, я сюда залез!
— Да ты представляешь себе, что они будут говорить?
Этот несчастный сукин сын даже не сумел-де свалиться с башни!
Фабио начал шлепать кистью быстрее. Краска кончалась, усталость давала себя знать. Если он хочет благополучно спустить отца Анджелы вниз, нужно поторапливаться, нужно сделать это, пока еще у него есть силы и пока не стемнело и вино не перестало бродить у Бомболини в голове.
А мужчины и женщины уже поднимались из виноградников в город. Куда бы ни бросил взгляд Фабио, повсюду он видел, как они выходят из-под сени листвы на дорогу, ведущую в гору. Очень многие добрались уже до города, и, когда Бомболини швырнул вторую бутылку, это было встречено еще более громкими криками и на Нижней и на Народной площади. Фабио тем временем уже доставал краску с самого дна ведерка и замазывал последнюю букву. Как ни удивительно, краски хватило ровнехонько на то, чтобы разделаться с последним «У», и не осталось больше ни на один мазок.
— Теперь брось вниз ведерко, — сказал Бомболини. Фабио зашвырнул ведерко далеко-далеко, чтобы ни в кого не попасть, и оно пролетело над городом и шлепнулось где-то за Толстой стеной.
— А теперь — кисть.
Фабио бросил и кисть. Внизу снова закричали. За первым ведерком последовало второе, за ним — сыр и маслины, и каждый раз толпа кричала все громче, и шум становился все сильнее, и, когда Фабио бросил рюкзак, над площадью стоял уже дикий рев.
— Ну все, теперь давай спускаться! — крикнул Фабио. Он хотел своим криком подхлестнуть виноторговца.
Фабио начал осторожно огибать бак, приближаясь к Бомболини, но тут ржавые железные болты, загнанные в цемент много лет назад, громко выразили свой протест и заскрипели. Фабио проскочил по узкой площадке мимо Бомболини и прыгнул на лестницу из труб, чтобы не обременять своим весом площадку. Народ на площади притих. Из города не доносилось больше ни звука.
— Видишь, они не хотят, чтобы ты падал, — сказал Фабио. — Если бы хотели, знаешь, какой подняли бы крик.
И с этими словами он дотянулся до Бомболини и начал обвязывать его веревкой, пропуская ее у него под мышками, потом крест-накрест — на спине и обматывая вокруг талии. План его был груб и смел, но он верил в удачу. Он решил привязать виноторговца к трубе — припеленать его, проще говоря, — а потом спускать вниз с перекладины на перекладину. Он переставит ногу Бомболини с одной перекладины на другую, затем передвинет пониже веревочный пояс, которым прибинтует Бомболини к трубе, после чего, утвердив его в таком положении, спустит его другую ногу еще на одну перекладину. Так он спустит его вниз, обмотанного веревками, как охотник спускает с гор медведя. Он заставил Бомболини подкатиться по узенькой площадке к лестнице и затем, стащив его вниз, утвердил его ноги на железной перекладине. Даже здесь, на этой высоте, им слышно было, как народ на площади ахнул и затаил дыхание. Он припеленал Бомболини к трубе веревками, но они не сразу начали свой спуск — оба к этому времени успели уже порядком устать.
— Почему ты делаешь это для меня, Фабио? — спросил Бомболини.
Фабио ничего не ответил. Мог ли он произнести имя Анджелы? Он спросил себя, полез ли бы он на эту башню ради отца какой-нибудь другой девушки, но тут же сообразил, что только отец Анджелы и мог выкинуть такую штуку.
— Почему, Фабио?
— Потому, что ты попал в беду. Люди должны помогать друг другу в беде.
— Ох, Фабио, — сказал Бомболини. — И откуда только ты набрался таких идей? Люди должны заботиться о самих себе и больше ни о ком. Ну, давай попробуем спуститься на одну ступеньку.
Фабио- взял ногу Бомболини и переставил ее на ступеньку ниже, а сам снова полез вверх, так что голова его оказалась на уровне талии Бомболини, и спустил веревочный пояс примерно на фут ниже. Они повторили эту операцию несколько раз и стали отдыхать.
— Фабио!
— Да?
— Послушай, что я тебе скажу, Фабио: если только я живым спущусь с этой вышки и если есть что-нибудь такое на свете, что тебе хотелось бы иметь и что я мог бы тебе дать, скажи мне только, и я все тебе отдам.
Ну почему не мог он сказать ему тут же? Сказать честно и прямо, не кривя душой ни перед самим собой, ни перед этим человеком, припеленутым к трубе, чью жизнь он пытался спасти, рискуя своей жизнью! Одно только слово. Или всего несколько слов: «Да, есть у меня такое желание: я хочу взять себе в жены твою дочь Анджелу». Однако вместо этого Фабио смог только пробормотать: