— Я приказываю тебе отпереть! — крикнул Бомболини.
— Приказываешь? — Она расхохоталась. Этот ее смех хорошо знаком любому жителю Санта-Виттории и на любого нагоняет страх. — Ты приказываешь? — Каждое ее слово звучало точно плевок.
— Да, я приказываю, я — мэр города Санта-Виттория. Он поднял вверх ключ от городских ворот и медаль мэра, и в толпе снова раздались ликующие крики. Тогда Роза Бомболини распахнула ставни во всю ширь.
— Пошел ты, знаешь куда, жирная твоя не скажу что, вместе с твоим трам-тарарам городом и трам-тарарам мэрством!
На лице новоиспеченного мэра отразилась большая усталость и грусть. Он указал на решетку.
— Ломайте! — приказал он. И жестом пояснил, как это делается.
Роза Бомболини снова появилась в окне.
— Эй ты, сукин сын! Это мой дом. Это моя лавка. Ты слышишь? Только тронь решетку — и нога твоя не переступит больше порога этого дома.
Тут мэр принял свое первое решение после вступления в должность; он не поднял глаз на жену, когда принимал это решение, но тем не менее оно было принято.
— Ломайте! — снова приказал он. — Сшибайте решетку!
Исход дела и на этот раз решила сицилийская двуколка. Бомболини вынули из двуколки и принялись раскачивать ее взад и вперед, дабы придать ей достаточную мощь — так бык пятится назад, прежде чем ринуться на врага, — а затем, раскачав, пихнули и тут же отпустили. Решетка была старая, железные болты и петли ржавые; она была не по плечу двуколке. Решетка рухнула почти мгновенно, а за ней — и дверь и чуть ли не весь фасад. Зеркальное стекло витрины разлетелось вдребезги, осколки посыпались в лавку и на мостовую. Так Итало Бомболини начал свое правление в Вольном городе Санта-Виттория.
Я получил бы больше удовлетворения, описывая эти события, если бы мог сказать, что граждане Санта-Виттории вели себя в тот памятный вечер несколько иначе, а не так, как было на самом деле. Но они вели себя, как истые сантавитторийцы и как люди, получившие что-то задаром. Поскольку вино было даровым, все выпили сверх меры, а ни пьянство, ни алчность никогда не оставляют после себя чувства удовлетворения.
Кто-то поджег козла, и он, весь объятый пламенем, проскакал вниз по Корсо Муссолини и едва не спалил хлев. Кто-то зашвырнул бутылку куда-то на крышу и кого-то поранил. Впрочем, не все было так уж скверно. Кое у кого из молодежи нашлись аккордеоны, и пастухи со своими волынками спустились с горных пастбищ, и, хотя наш народ не очень-то привычен к танцам, многие мужчины принялись отплясывать на площади, а за ними — и женщины, а под конец образовались даже пары.
И было в тот вечер городу Санта-Виттория знамение, и только это знамение и заставило народ поуспокоиться на некоторое время. На закате солнца, когда приканчивали первую бочку вина, какая-то новая, дотоле невиданная вечерняя звезда засверкала на небосклоне. Она висела над горами, отливая золотом в закатных лучах, а потом упала куда-то во мрак. И тут все в один голос заявили, что это доброе предзнаменование.
— Везет этому ублюдку Бомболини, — сказал один. — Кто-то ему ворожит.
Случись в этом году хороший урожай, и наш народ из года в год стал бы смотреть в этот день на небо в надежде снова увидеть доброе знамение, предвещающее, что урожай опять будет хорош. А скончайся кто-нибудь в этот день, и семья покойного стала бы из года в год со страхом смотреть в этот день на небо — вдруг там опять засверкает звезда и им придется хоронить еще кого-нибудь из близких.
Но потом, когда вскрыли вторую бочку, все позабыли про звезду — по крайней мере на этот вечер. Под конец никто уже не мог бы сказать с точностью, сколько было выпито вина. Бомболини утверждает, что триста галлонов. Это, прямо скажем, на тысячу человек немало, если учесть, что среди этой тысячи было много совсем дряхлых стариков и совсем желторотых подростков, а женщин — больше половины.
Однако до полуночи было еще далеко, а танцы уже прекратились. Вино вином, но, сколько бы его ни выпить, а поутру, лишь проглянет солнце, надо спускаться на виноградники. Только одна молодежь не сразу разошлась по домам. Команда «черепах» играла на площади в футбол с командой «козлов», но без особого воодушевления. Один из игроков заметил Фабио, задремавшего на сырых каменных плитах у фонтана Писающей Черепахи.
— Давай подымайся, — сказал он Фабио. — Этак ночью можно и помереть.
— А мне некуда идти, — сказал Фабио. Он не так уж сильно был пьян, но очень устал.
Футболист мотнул головой в сторону Дома Правителей.
— Там для тебя найдется местечко. Теперь там обосновался Бомболини. Жена выгнала его из дому.
Фабио побрел через площадь и остановился перед дверью Дома Правителей. Внутри горел свет. Он тихонько постучал, ответа не последовало. Фабио толкнул дверь, она отворилась, и он вошел в дом. Он очень удивился, увидев, что Бомболини сидит на ящике и при свете сальной свечи читает книгу. Надо было что-то сказать, но Фабио никак не мог подобрать нужных слов; он молча сделал еще несколько шагов и стал за спиной новоиспеченного мэра.
Книга была очень старая, страницы засаленные. Ни время, ни читавшие не пощадили ее. Некоторые строчки были подчеркнуты, порой даже два-три раза и кое-где — карандашами разного цвета, а на полях пестрели всевозможные заметки.
Одна из них гласила: «Нет, нет, для Санта-Виттории это не подходит».
Фабио разобрал еще две: «Как это верно!» и «Попробуй-ка сказать это фашистам!»
— А, это ты! — промолвил Бомболини и захлопнул книгу.
— Я не хотел испугать тебя.
— Ты этого и не достиг.
Фабио обошел вокруг мэра и стал к нему лицом.
— Читаешь своего Макиавелли?
— Он мне теперь пригодится. Он меня научит, что нужно делать.
Фабио присел на широкую деревянную скамью — один из немногих предметов, оставшихся в доме после ухода «Банды».
— Я бы хотел переночевать здесь, если можно.
— Фабио! Ты можешь оставаться здесь до самой своей кончины! — сказал Бомболини.
— Нет-нет. Только на эту ночь. Я очень устал. Бомболини взял свечу и повел Фабио наверх, где в одной из комнат на полу было постелено несколько одеял и старое пальто.
— Ты будешь спать на моей постели, — сказал Бомболини, и, когда Фабио стал отказываться, он силой заставил его лечь и ушел, унеся свечу. Фабио не знал, как долго пролежал он там, в темноте, но вот мэр появился снова.
— Фабио! Ты не спишь? Послушай, что я тебе прочту. — Бомболини перелистал книгу и воздел к небу указательный палец — жест, означавший, как впоследствии убедился Фабио, что Бомболини собирается процитировать Макиавелли.
— «Мудрый правитель никогда не должен держать слово, если это противоречит его интересам».
Фабио сел на подстилке.
— Кто это сказал?
— Учитель, — сказал Бомболини. — Мудрая лиса. Ник-коло Макиавелли.
— Почему ты мне это прочел?
— Должен я выполнить все эти обещания, которые надавал?
— А твое слово? — сказал Фабио. — Данное слово священно.
Бомболини с шумом захлопнул книгу.
— Не зря я думал, что лучше спросить Баббалуче, — сказал он.
Снова воцарилась тьма, и Фабио уснул. Но когда он проснулся, в комнате опять горела свеча.
— Еще одно изречение, Фабио. Как ты его истолку ешь? — Мэр снова воздел к небу указательный палец. — «Людей надо либо ласкать, либо уничтожать. Они будут мстить тебе за каждую мелкую обиду, но за такую большую, как смерть, отомстить уже не в их власти. Обиды, которые наносит правитель, должны быть таковы, чтобы он мог не бояться расплаты». Как ты это понимаешь?
Фабио был против всякого кровопролития, но он очень устал, да и эти слова могли иметь только один смысл.
— Я понимаю так, что их, как видно, надо убивать. Бомболини задумался, а когда он раскрыл рот, собираясь что-то сказать, Фабио уже спал.
— Я думаю, что ты прав, — с грустью произнес Бомболини; он не жаждал крови, но в то же время очень по читал слова Учителя.
Когда Фабио снова проснулся, в комнате опять было светло, но теперь свет лился из окна, выходившего на площадь. Фабио проспал несколько часов и чувствовал себя уже значительно лучше.