Немец вынужден был признать, что в этих словах содержится хоть и тяжеловесная, но неоспоримая крестьянская мудрость.
Для жителей Санта-Виттории начались, пожалуй, самые тяжелые в их жизни дни и ночи. Пока воздух в городе курился от жары, надо было продолжать веселье, и люди плясали уже с восьми утра; они пели и плясали весь день, несмотря на жару; спускались с раскаленного склона горы и занимали свое место у барабанов или принимались петь; вино при этом текло рекой, так что всех уже тошнило от одного его вида, а глотки драло от пения и лица сводило от улыбок.
— Еще одна такая ночь, и я сойду с ума, — сказала Анджела Бомболини.
Икры и ляжки у нее болели, она, как и все, буквально падала от усталости.
На четвертый день свадьбы, не в силах придумать ничего иного, люди решили подлаживаться под взрывы. Они сидели, застыв у своих инструментов, боясь шелохнуться, чтобы не колыхать горячего воздуха, а как только рвалась очередная бутылка — и только тогда, — поспешно вскакивали и принимались бить в тамбурины, петь и кричать усталыми, охрипшими голосами и притопывать в такт.
— Какое же это веселье — они даже и не смеются, — заметил фон Прум.
— Дело приближается к концу, — сказал Бомболини. — Скоро невесту с женихом будут укладывать в постель. Тогда пойдут колыбельные, песни сирен. И они уснут.
Однако этого момента ждали два дня. Человеку, игравшему на мандолине, пришлось надеть перчатки и ударять по струнам костяшками пальцев. Двое или трое из семейства дель Пургаторио уже подрались с Мурикатти. Тамбурин звучал еще безрадостнее, чем треск стекла за стеной. Если бы в тот момент дело дошло до голосования, многие, наверно, согласились бы отдать вино — да и не только вино, а что угодно, — лишь бы прекратить свадьбу.
Затем ночью мы вдруг услышали гул бомбардировщиков и обрадовались, потому что рев моторов и грохот взрывов заглушали звук рвущихся бутылок. А через какое-то время в Большую залу влетел ветер, мы услышали стук дождя, грохот грома, увидели вспышки молнии. И пошел крупный холодный дождь, сопровождаемый резким, холодным ветром.
Бутылки не сразу перестали рваться. Наоборот: сначала стало еще хуже, и мы испугались, решив, что все наши усилия пошли впустую и у нас вообще не останется ни одной целой бутылки. Вместе с тем мы понимали, что жаре пришел конец, к нам вернулась осень и утром можно будет прекратить веселье. Поэтому мы плясали в каком-то последнем, диком Исступлении, которое мы извлекли откуда-то из самых глубин нашего отчаяния, и били в тамбурины, пока они не рассыпались, и терзали струны мандолин, пока они не порвались, и изо всех сил колотили по козьей шкуре на барабане Капоферро, пока она не лопнула.
А наутро состоялось бракосочетание Констанции Мурикатти и Альфредо дель Пургаторио. Мы стояли на Народной площади, дрожа от холода, повернувшись спиной к холодному ветру, дувшему над Санта-Витторией, и радовались своей гусиной коже, радовались тому, что городок, омытый холодным сильным дождем, стал таким нарядным и чистеньким, а свадьба привлекла невиданное множество народа.
Жених с невестой заслужили свое право на блаженство, и мы сделали все, чтобы их свадьба удалась на славу, потому что брак этот поистине был заключен на небесах по указанию самого господа бога.
— Славная парочка! — сказал капитан фон Прум. — Но до чего же они устали.
— Да, очень устали.
— А теперь у вас музыки уже не будет? Целую неделю гремела музыка, а сейчас, когда люди женятся, никто не играет. У нас поступают наоборот.
— Сейчас время спать, спать и спать. Музыка больше не нужна. Праздник окончен.
* * *Город все еще спал, когда прибыли немцы — прибыли на двух машинах: в одной четверо немцев, в другой столько же итальянцев. Машины не смогли подняться на гору до самого верха; их оставили в Уголке отдыха, а прибывшие на них люди проделали остаток пути пешком. Немцы шли впереди, итальянцы тащились за ними. Все немцы были в офицерской форме, и вид у них был такой, точно они питались одним мясом. Итальянцы были гражданские, в кургузых тоненьких темных костюмах, запачканных вином и макаронами, и вид у них был такой, точно они питались одним полевым горохом и галькой. Известие об их прибытии долетело по Корсо Кавур до капитана фон Прума, и, когда гости подошли к Толстым воротам, капитан уже оделся и спустился по крутой улочке навстречу им. Полковник Шеер даже не ответил на его приветствие.
— Они говорят, что вино здесь, — сказал полковник. И указал на итальянцев.
— Они могут говорить что угодно, но при всем моем уважении к вам, господин полковник, я вынужден стоять на своем, — сказал капитан фон Прум.