Трауб промолчал, но он-то знал, в чем дело. Предложенная взятка была мала. Ведь вместе с ключом от мотоцикла можно было получить саван и гроб.
— Предложение-то мы сделали хорошее, — заметил Хайнзик, обращаясь к фельдфебелю, — но только нужен еще полк солдат, чтоб охранять владельца.
— Сегодня он применит силу, — сказал кто-то из солдат.
— Сегодня он проломит несколько черепов, — согласился Хайнзик. — Ничего другого ему не остается. И когда он возьмется за это, я уж знаю, кого мне хотелось бы заполучить. Дали бы мне этого каменщика — Баббалуче.
— Нет, нет. Лучше другого, большеглазого, который солдат. Который еще так смотрит на тебя.
— Туфу, — сказал фельдфебель Трауб. — Да, надо бы взять его.
— И ее, — сказал Хайнзик. — Ту, что смотрит на тебя так, точно ты дерьмо.
Шли пятые сутки, и после полудня, как и ожидали немцы — да и мы тоже, — из Монтефальконе прибыл нарочный. Он привез два письма, и оба они хранятся в архивах города.
Одно было от брата капитана — Клауса. Собственно, даже не письмо, а открытка, в верхнем углу которой черным карандашом было нарисовано как-то уж очень по-детски темное крыло.
«Ангел смерти призывает меня, и я лечу к нему. Прощай, Зепп, брат мой».
Вместо подписи стояла одна буква «К».
Другое послание было из канцелярии полковника Шеера.
«Сезон охоты окончен.
Завтра к закату либо давайте свою добычу, либо являйтесь сами».
Подписи не было. Капитан перечел оба послания по нескольку раз, затем положил в свой архив. После чего он достал рукопись «Бескровной победы» и разорвал каждую страницу на мелкие кусочки — одну за другой, потом сжег их, а потом заплакал. Было еще светло, когда он пролил первую слезу, и плакал он до тех пор, пока не стемнело, — даже на другом конце площади слышно было, как он плакал. Он плакал о брате, но прежде всего о самом себе, и, услышав эти рыдания, мы испугались, потому что человек, который плачет, способен на любое зло.
* * *В дневнике капитана в тот вечер появилось пять записей. И мы предлагаем их вашему вниманию такими, как они есть. Никто у нас здесь не видит в них никакого смысла — все только гадают, но наверняка найдутся люди поумнее нас, которые разберутся в этом. А здешние жители почти все считают, что фон Прум — в ту пору, во всяком случае, — был не в своем уме.
«1. ГАМЛЕТ УМЕР.
2. Я решил присоединиться к старине Фрицу.
3. «Глубоко в природе всех избранных рас таится хищный зверь — белокурая бестия, который жадно алчет схватки и победы».
Ницше прав.
4. Вопрос: Что есть бог?
Ответ: Бог — это немецкий ефрейтор.
5. В последний раз попытаюсь подкупить Бомболини и горожан. Куплю их страхом».
Написав это, фон Прум, должно быть, сразу вышел на улицу. Он пересек площадь, подошел к винной лавке, что напротив дома Констанции, и, не дожидаясь, пока кто-нибудь выйдет к нему, даже не постучав, взбежал по лестнице и распахнул дверь в комнату Бомболини; тот лежал в постели, а Роберто сидел возле него. Капитан был очень возбужден. Он улыбался, хотя в его глазах все еще стояли слезы.
— Я спортсмен, — выпалил капитан.
Бомболини лишь молча смотрел на него. Мы здесь понятия не имеем, что такое спортсмен.
— Честная игра — это мой принцип, и я твердо соблюдаю правила. А на все, что здесь происходит, я смотрю как на игру.
Молчание.
— По-моему, мы с тобой хорошо сыграли. Мы старались честно относиться друг к другу. Надеюсь, ты с этим согласен.
— О да, — сказал Бомболини.
— Но мы не намерены проигрывать, — сказал фон Прум. — Ни бог, ни закон не позволят нам проиграть.
Молчание.
— А игра уже подходит к концу. И судья держит свисток у рта. Вы не выиграете — надеюсь, вам это понятно, — но вы можете спасти себя от страшного поражения.
Снова наступило молчание — такое долгое, что Бомболини почувствовал: надо что-то сказать.
— Я никак не пойму, о чем вы говорите.
— Прекрасно ты все понимаешь, и сейчас я сделаю последний ход. Где вино? — Фон Прум присел было на край кровати, но тут же вскочил. — Или, может, ты сыграешь со мной? — обратился он к Роберто.
Роберто отрицательно покачал головой.
— Прекрасно. Значит, быть по сему. — Он приложил руку ко рту, словно хотел всунуть в него что-то: мы ре шили, что он, видно, мысленно поднес к губам свисток, про который говорил.
— Игра окончена, — сказал капитан. — Я сделал все, что мог. Я честно играл. И руки мои чисты.
Он произнес это с явным облегчением.
— Не забудьте: до самого конца я давал вам возможность избежать беды, Капитан Бомболини. — Он впервые почтил мэра, употребив этот титул. — Завтра сюда прибудут другие люди.