— Мужчина должен выбирать себе и жену и мула у себя на родине, так говорила мне мать.
— Надо было тебе сказать мне об этом раньше, — заявила Роза.
Бомболини поставил было стакан. Он выпил достаточно. Там, на площади, люди ждали его, хотя ему нечего было им сказать.
— Твоя взяла, — сказал он. — Впрочем, ты ведь никогда не проигрывала. В любви тот выигрывает, кому удается бежать. Прощай.
Она кивнула в ответ. На пороге лавки Бомболини обернулся.
— Скажи мне вот что, — попросил он. — Эти последние месяцы… Я тебя все-таки удивил, а?
Она улыбнулась, потому что он угадал.
— Да, удивил, — сказала она.
Он все еще держал в руке стакан и сейчас, прежде чем шагнуть за порог, протянул его ей; она подошла к нему.
— Знаешь, — сказал он, — это самое лучшее, что ты когда-либо мне говорила.
Он присоединился к мужчинам, стоявшим на площади, и они медленно пошли по ней; все молчали — лишь смотрели на старые здания, среди которых выросли, и многие думали о том, что в последний раз обходят свой город. Было очень тихо. Канонада, доносившаяся с юга и ставшая уже привычной, как шум моря в прибрежном селении, прекратилась; лишь какой-то пес выл в Старом городе. Кто-то предложил зайти в храм святой Марии и помолиться, но остальные сказали — нет, народ испугается, увидев своих правителей, молящихся в церкви. Они дошли до Корсо Кавур и решили спуститься вниз. Шли в темноте, цепочкой, друг за другом.
— В жизни никогда так не боялся, — сказал кто-то. — Трясет всего, и даже тошнит от страха.
— Успокойся: нас всех тошнит от страха, — сказал Бомболини. — Но только у тебя одного достало храбрости заявить об этом.
— Но ты-то это уже пережил, — возразил ему тот. — Ты знаешь, как это бывает. И знаешь, что, если с тобой снова случится такое, ты снова выдержишь.
— А ты чего боишься: что тебе будет больно или что ты можешь все выболтать?
— Что могу выболтать.
— Значит, ты ничего им не скажешь, — заявил Бомболини.
С юга донесся громовой раскат, но на небе светила луна, и мы поняли, что это опять заговорили пушки. Гул был могучий — такого мы еще не слыхали. Но немцы так горланили в винном погребе, что перекрывали даже этот гул. Они уже не просили у нас вина — они брали его без всяких разговоров.
— Хорошо, что это не гром. А то дождь попортил бы виноград, — сказал кто-то.
У Толстых ворот мы остановились, посмотрели на виноградники при лунном свете и пошли назад по Корсо Кавур. Когда мы проходили мимо погреба, Хайнзик открыл дверь и вышел на улицу. Он был пьян.
— Вы, видно, думаете, что это вас выручит, — сказал он. И махнул рукой в сторону юга.
Все промолчали.
— Может, и выручит, — сказал он. — Может быть. А может, будет уже и поздно.
Он улыбнулся, и все увидели, что это фальшивая улыбка, потому что глаза у него были холодные и далекие, как свет луны, отражавшийся в них.
— Подождите, завтра увидите, кто с ним сюда приедет, — сказал Хайнзик. — Подождите, завтра вы все увидите.
Мы отвернулись: нам было противно на него смотреть и в то же время страшно от его слов.
— Подождите — вы их еще и почувствуете! — крикнул нам в спину Хайнзик. И расхохотался. — Тогда вы пойме те, что к чему.
Он шел за нами следом вверх по Корсо Кавур, сжимая в руке бутылку вина.
— К вам явятся профессионалы, — продолжал Хайнзик. — А не какие-то бедолаги вроде нас. Нам они не дадут даже притронуться к своим инструментам.
Он остановился, а мы продолжали идти, торопясь от него отделаться, но при этом не слишком ускоряя шаг, чтобы он не подумал, будто мы от него бежим.
— «Ножи и ножницы, вилки и свечки — не игрушки для малых детей!» — пропел нам вслед ефрейтор.
К этому времени мы уже ушли далеко, но не настолько, чтобы не слышать его.
— Вы все им расскажете. Да, да, расскажете. — И он снова расхохотался. — Будете просить их, чтоб они дали вам рассказать.
Когда мы вышли на Народную площадь, падре Полента бегом направился к нам.
— Смотрите, смотрите! — выкрикивал священник. — Тысячи вспышек, миллионы вспышек. Там, на юге, происходит что-то серьезное. Гигантское сражение.
Но для нас это не имело значения. Нам это уже не могло помочь.
— Пора спать, — сказал Бомболини. — Если завтра они начнут нас поджаривать, мы должны быть готовы к этому.
— Падре! — обратился к священнику один из присутствующих. — Помолись о нас. Прочитай этакую хорошую молитву на ночь.
Многие встали на колени прямо тут же, на площади, и Полента благословил их. К этому времени война говорила уже так громко, что грохот ее заглушал журчание воды в фонтане. Шло большое наступление, великое наступление. А мы не знали даже, кто наступает.