Происходило же это с Фабио вот почему. Хотя он никогда не разговаривал с этой девушкой с глазу на глаз, и никогда не произносил ее имени вслух, и никогда не слышал, чтобы она назвала его по имени, тем не менее он был влюблен в Анджелу Бомболини. Такие вещи случаются здесь у нас чаще, чем где-нибудь в других местах. Здесь у нас очень распространен особый вид любви, про который говорят: «Как громом поразило».
Какая-нибудь девушка выглядывает из окошка, видит парня, которого она видела уже десять тысяч раз, и вдруг любовь поражает ее, как удар грома, и она чувствует, что влюблена в этого парня по уши. С этого мгновения вся ее жизнь принадлежит ему, и она даже готова дать ему Главное Доказательство или Истинное Подтверждение, если он того потребует, невзирая на то, что он, быть может, даже не знает ее имени или, больше того, не ведает о ее существовании. Когда такое случается, у нас говорят: «Фабио видит Анджелу и во сне и наяву».
Он видит ее повсюду.
Парень, пораженный такой любовью, подобной удару грома, испытывает ужасные муки прежде всего от страха, что предмет его любви не ответит ему взаимностью. Ведь тогда жизнь станет невозможной и непереносимой. И так могуч этот страх быть отринутым и погрузиться в ужасающую пустоту жизни, лишенной любви, что многие влюбленные, пораженные ударом любовного грома, так и не находят в себе мужества объясниться своему предмету в любви и страдают молча. Время от времени кто-нибудь из них накладывает на себя руки, и все кругом бывают изумлены, ибо никто не в состоянии понять, какого ада хотел избежать страдалец.
Когда любовь поражает кого-нибудь, как удар грома — будь то парень или девушка, — это обычно сразу бросается в глаза, как если бы их и в самом деле оглушило громом. Но Фабио был хитрее других. Он разве что краснел — я ничего больше. Если при нем упоминалось имя Анджелы, он заливался краской, а если ему случалось пройти мимо нее на площади, лицо у него и вовсе становилось пунцовым. Однако пока еще никто не догадывался о его состоянии. И сейчас Фабио все старался подыскать какое-нибудь словечко, как вдруг заметил, что мать Анджелы стоит возле него.
— Она подала тебе, что ты просил?
— А? Нет. Нет, не подала. Я хочу взять немного хлеба, сыра в вина.
— Почему ты не подала то, что ему надобно? — закричала Роза Бомболини на Анджелу. — Он сидит тут с пересохшей глоткой, а ты поливаешь слезами пол.
Фабио видел, как Анджела встала и прошла в заднюю комнату, и сердце его устремилось за ней. Да, иначе не скажешь — его сердце устремилось за ней. Вот он ухитрился выдавить из себя шесть-семь слов, и мать ее отругала. Анджела вернулась и поставила перед ним тарелку с сыром и стакан вина.
— Хлеба нет, — сказала она.
— Почему? — Вовсе не это хотелось ему сказать.
— Франкуччи, — сказала она.
— Ах да! Булочник. Понятно. — Вероятно, я кажусь ей идиотом, подумал Фабио. — Нехорошо получилось. Из-за меня тебе попало.
— Она не любит, когда я плачу.
— Ты имеешь полное право плакать, — сказал Фабио. — Плачь, раз плачется. — Он почувствовал, что лицо у него становится пунцовым, сел за стол и принялся есть сыр, прислушиваясь к всхлипываниям Анджелы.
— Почему ты плачешь? — спросил он наконец.
— Сам знаешь почему, — сказала Анджела. — Зачем ты меня мучаешь?
Он почувствовал, что кровь снова прихлынула к его щекам, и с изумлением подумал: что же такое он сделал — чем мог обидеть девушку, которой меньше всего на свете желал зла?
— Я не знаю, отчего ты мучаешься, — сказал Фабио.
— Да из-за него, — сказала она. — Ты видел, где он? Она мотнула головой в сторону площади, видневшейся в дверном проеме. Фабио подошел к окну, протер кусочек стекла и поглядел наружу. На площади кое-где все еще толпился народ. Он смотрел на площадь и на Старый город за ней, и туда же были устремлены взгляды всех; ему было довольно хорошо видно, хотя он и выглядывал из-за широкого плеча Розы Бомболини. Сначала он не увидел ничего особенного, но потом его глаза приметили какое-то движение, и он почувствовал, как екнуло у него сердце: Он совершенно явственно почувствовал, как сердце подпрыгнуло у него в груди и застряло в горле — словно он проглотил живую рыбешку.
— Ох, пресвятая дева Мария, — сказал Фабио и перекрестился. — Зачем твой отец забрался туда?
На узенькой лесенке водонапорной башни, примерно на высоте двух ее третей от земли и по меньшей мере футах в ста от цементного бака и спасительной железной площадочки с перильцами, опоясывающей башню, уцепившись за топкие проржавевшие брусья-перекладины, висел Итало Бомболини; его фигура замершая на минуту в полной неподвижности, отчетливо вырисовывалась на фоне неба и гор.