В центре площади, у фонтана, за ночь соорудили помост; на нем стояла первая из бочек с вином, а у бочки стоял Старая Лоза. Вид у него был такой же, как всегда — точно его сейчас приговорят к смерти и он сквозь помост провалится прямо в преисподнюю. Падре Полента прочел молитву. И тогда девочка в белом платье, какое надевают к первому причастию, взяла медную мерку, отвернула кран у бочки и стала наполнять мерку вином, а когда та наполнилась, протянула ее Старой Лозе. В такую минуту в Санта-Виттории все смолкает. Даже животные, которые, как и мы, живут этим вином, словно понимают, что происходит, и не издают ни звука. Старая Лоза взял мерку и стал переливать из нее молодое вино в большой хрустальный бокал, потом высоко поднял его над головой, подобно тому как священник поднимает потир, приступая к причастию, и повернулся на все четыре стороны.
— Vino nero, — возвестил Старая Лоза. — Черное вино, хорошее.
Толпа взревела, но не очень громко. Оно, конечно, хорошо, что вино черное, но это еще далеко не все.
Затем Старая Лоза поднес бокал к губам, и толпа подалась вперед, потому что люди хотели не только увидеть, но и услышать, как вино прополощет ему рот, как он поцелует его губами и языком, а потом выплюнет, — толпа подалась вперед и застыла.
* Празднество (итал.).
И тут все поняли, что вино хорошее. Это было видно по красному лицу Старой Лозы. Теперь важно было узнать, насколько оно хорошее.
— Frizzantino! — крикнул старик.
Вот тут толпа взревела по-настоящему — почти так же громко, как в тот день, когда народ приветствовал Бомболини!
— Живое вино! — возвестил Старая Лоза. — Так и пляшет. — Он отхлебнул еще и на этот раз проглотил. — Терпкое.
— Дай нам, дай нам! — кричали люди.
Множество рук потянулось к бокалу с вином, но Старая Лоза не выпускал его.
— Свежее, как воздух! — выкрикнул он. — А глотнешь — точно солнце взошло на небе. — Никогда еще Старая Лоза не говорил так о вине. Он сообщил народу, что вино густое и в то же время легкое, что оно ароматное, но не слишком сладкое, а букет у него такой, что ума лишиться можно.
— Хорошее вино, — сказал он. Это был первый из желанных отзывов.
— Отличное вино.
Крики одобрения зазвучали громче. Все ждали, наградит ли он вино третьей, самой высшей похвалой, которую дают в редчайших случаях.
— Слишком хорошее для простых смертных, — сказал Старая Лоза. И высоко поднял бокал, как бы в честь богов, с которыми он один был на короткой ноге. — Мы с вами получили такое вино, какое только святым пить впору.
На площади стояла тишина — все молчали, охваченные священным трепетом, ибо такие слова не требуют возгласов одобрения.
По традиции старший член каждой семьи выступает вперед с меркой, ее наполняют из бочки, и вино несут домой. Там его пригубят, распробуют, а потом разопьют все вместе — и старые и малые. Когда все семьи получат свое вино, духовой оркестр Сан-Марко разражается веселой песней, которую поют в горах к югу от здешних мест; это значит, что время немого поклонения вину прошло, и площадь снова заполняется гулом.
— Мы намерены оказать вам величайшую честь! — крикнул Бомболини, пригнувшись к уху фон Прума. — Ни одному чужеземцу никогда еще не разрешалось такое. Вам дозволено будет нести статую святой Марии.
Из местных жителей формируют команды, которые поочередно несут статую; это считается большой честью. Команды эти состоят из восьми человек, и каждый год выделяют три такие команды. Впереди идет Полента, за ним несут статую сначала вокруг Народной площади, потом вниз по Корсо Кавур, через Толстые ворота и дальше в виноградники. По пути священник благословляет двери и окна, а на виноградниках благословляет последние гроздья, оставшиеся после сбора урожая, и корни лоз, чтобы они дали на будущий год хороший урожай. Статуя не тяжелая, но дорога длинная, и в жаркий день эта работенка под силу только могучим людям. А для многих этот обряд выливается в сущее наказание. Но тем самым люди как бы говорят богу: «Я потею для тебя, а уж ты попотей для меня». К тому же наша статуя — самая уродливая во всей Италии, а может быть, и во всем мире. Лет сто тому назад ее вылепили из воска в Монтефальконе, потом покрыли гипсом и покрасили дешевой краской; отряженные за ней носильщики по пути назад остановились в придорожном трактире, чтобы выпить вина, а статую оставили на улице под солнцем и дождем — краска на ней облупилась, гипс размяк, и она почернела. Люди ужаснулись, увидев ее.