Капитан надел горные ботинки, а в таких ботинках он, конечно, мог добраться до вершины любого шеста, сколько ни мажь его жиром.
Но у жителей Санта-Виттории была еще одна возможность потягаться с немцем. Каждой команде вручают длинный бамбуковый шест с привязанным к концу мешочком, наполненным песком. Называется это приспособление «топором», так как предназначено оно для «обезглавливания» Короля. Когда парень из одной команды приближается к поросенку, его сопернику разрешают — если он взберется достаточно высоко по своему шесту — один раз взмахнуть «топором» и попытаться спасти поросенка. Обычай этот существует здесь издавна и нравится нам, несмотря на всю свою дикость.
Поросенок визжал над самой головой фон Прума, точно догадывался об ожидавшей его участи. Никто до сих пор не знает, как Рана-Лягушонок умудрился так быстро и так высоко взобраться по соседнему шесту, ибо все, включая и тех, кто подбросил Рану на шест, неотрывно смотрели на немца, который неуклонно лез вверх. Поросенок находился от него уже на расстоянии локтя. Поэтому всех нас как громом поразило, когда Рана крикнул: «Топор!» и мы вдруг обнаружили, что он довольно высоко сидит на своем шесте. А Рана тем временем сказал:
— Капитан фон Прум, будьте любезны, повернитесь, пожалуйста, сюда! У меня тут кое-что припасено для вас.
И мы, много раз это видевшие, и немцы, никогда этого не видевшие, подивились тому, сколько, оказывается, нужно времени, чтобы «топор» описал дугу. Бамбуковый шест медленно, величаво плыл в воздухе, точно торжественно закрывалась тяжелая дверь собора. И самое удивительное, что фон Прум ничего не сделал, даже не попытался избежать встречи с «топором». Возможно, он не понял, что происходит, а возможно, с ним случилось то, что, говорят, случается с человеком, когда он вдруг видит змею. Фон Прум смотрел на приближавшийся к нему «топор», как муха смотрит на ящерицу, пока та не высунет язык и не проглотит ее. Наконец мешочек с песком ударил его по голове и сорвал с намазанного жиром шеста, и он полетел вверх тормашками, точно все это было заранее отрепетировано. Однако тут все вспомнили, что сетки-то внизу ведь нет, и с ужасом услышали, как тело капитана стукнулось о булыжник, так что даже Роза Бомболини отвернулась.
Первыми к нему подскочили итальянцы; ни один немец не тронулся с места — солдаты стояли как завороженные. Пьетросанто приподнял голову капитана и положил ее к себе на колени.
— Эх, еще немножко, и вы бы достали поросенка, — сказал он.
К фон Пруму подошел Рана.
— Все было сделано по-честному, — сказал Рана. — И вы приняли удар, как мужчина.
Фон Прум тогда был еще в сознании, но, когда его попытались поднять, чтобы отнести через площадь в дом Констанции, он лишился чувств, и его пришлось снова положить у фонтана.
— Воды, — сказал Хайнзик. — Надо смочить ему голову водой.
Кто-то указал на фонтан.
— Воды-го сейчас нет. Тут только вино.
— Ну, так смочите ему голову вином, — сказал Бомболини.
Маленький медный кувшинчик наполнили пенистым вином, достойным только святых, как сказал Старая Лоза. Капитана посадили, прислонив к краю фонтана, и стали лить вино ему на голову. Оно стекало по волосам и по лицу, задерживалось лужицами в складках выпачканной жиром одежды.
— Во имя отца, и сына, и святого духа… — произнесла какая-то женщина, пока лили вино.
— Во имя святой Виттории, — произнес Бомболини, — во имя народа и во имя святого вина, — добавил он, а вино все лилось темным каскадом.
Фон Прума перенесли через площадь, поскольку вино ничуть ему не помогло, положили на кровать у него в комнате и скрестили ему руки на груди, как мертвецу. Когда все ушли, кроме Малатесты и фельдфебеля Трауба, оставшихся в соседней комнате, Бомболини нашел среди вещей капитана открытку, что-то написал на ней и вложил капитану в руки. А написал он следующее: