Мы старались помочь нашим немцам, чем могли, и делали это с радостью. Женщины приготовили им горячего чая из полевых трав, а мужчины поднесли граппы, чтобы кровь текла быстрее в жилах. Маленький грузовичок уже стоял на углу площади, и кто-то выкатил из-под навеса на площадь мотоцикл с коляской. Женщины постарались по возможности привести в порядок одежду солдат, однако это было не так-то просто и не очень им удалось. Форма у всех была перепачкана, в пятнах от вина, жира, пота, навоза и крови. Мы подобрали их каски и мундиры, которые они побросали, когда шли со статуей по дороге через виноградники. Мы разыскали их вещевые мешки, которые они носят на спине, и сложили в старую корзину из-под винограда все их личные вещи — несколько книжек на немецком языке, бритвы и старые полотенца. Все немцы накануне хватили лишку и не совсем еще протрезвели. Снизу, из долины и со стороны Речного шоссе, доносился грохот канонады, но отсюда ничего видно не было.
— А неплохо нам тут жилось, — заметил Хайнзик.
— Даже совсем хорошо, — сказал рядовой Цопф. — Как-никак ведь война.
Один из них достал несколько лир и положил на затычку винной бочки, стоявшей в углу Кооперативного погреба.
— Это — за вино, которое мы тут пили.
Тогда Трауб тоже достал деньги и положил их на бочку.
— Это — за вино, которое мы украли у вас.
Деньги были небольшие — сущий пустяк, но все-таки кое-что. Немцы вышли из погреба, и жители помогли им донести вещи по Корсо Кавур до Народной площади. Капитан фон Прум был уже на площади и укладывал свои пожитки в грузовичок и в коляску мотоцикла. Двигался он очень медленно — ему было больно и стыдно. Он велел вынести из дома ящики с архивом; солдатам никак не удавалось разместить их в кузове грузовичка, они поставили ящики на мостовую да так и забыли про них.
— Эй, а с этим как быть? — спросил Бомболини. Речь шла о сирене воздушной тревоги.
— Можете оставить ее себе, — сказал фельдфебель Трауб.
— Раз в год мы будем давать сигнал тревоги и вспоминать об этих днях, — сказал Бомболини.
Капитан стоял посреди площади и в последний раз обводил ее взглядом — колокольня, церковь святой Марии Горящей Печи, Дворец Народа, фонтан Писающей Черепахи. Казалось, он видел что-то, что ему хотелось надолго сохранить в памяти, — и не видел ничего. Он подошел к фонтану. Фонтан бездействовал: вино уже не било из него, а воду еще не подключили.
— Хотите, чтобы я запустил фонтан? — спросил Бомболини.
— Мне все равно — делайте, что считаете нужным, — сказал капитан.
Кто-то принялся крутить педали велосипеда, — шестеренки в генераторе завращались, насос задышал, и вино снова брызнуло из черепахи.
— Я никогда не спрашивал у вас, почему тут черепаха, — заметил фон Прум. — Почему именно черепаха это делает?
— На этот вопрос я не могу вам ответить, — сказал Бомболини. — Это тайна жителей Санта-Виттории.
— В таком случае я не хочу ее знать, — сказал капитан.
Солдаты уже сидели в кузове грузовичка среди своих вещевых мешков, сгорбившись на жестких деревянных скамейках. Тут на площадь вышел Витторини в полной форме, с саблей наголо; к концу ее был привязан итальянский флаг.
На площади стало очень тихо. Мы всегда мечтали о том, какой устроим праздник, когда уйдут немцы. Мы и сейчас радовались, видя их приготовления к отъезду, но на другой день после праздника урожая настроение бывает всегда немного грустное. Долгое лето позади, урожай собран, все связанные с ним надежды уже сбылись или не сбылись, и наступает, как мы это тут называем, мертвое время, мертвый сезон. Капитан фон Прум отошел от мотоцикла. Мы-то считали, что он сейчас в него сядет и они тронутся в путь, а он занес было ногу — и передумал и снова направился к Бомболини. Музыканты из духового оркестра Сан-Марко, задержавшиеся у нас из-за стрельбы на дороге, опустили инструменты.
— Это ты виноват в том, что произошло со мной, — сказал капитан фон Прум, обращаясь к Бомболини.
— Нет, это произошло из-за того, что сидит в вас самом, — сказал Бомболини. — И мы тут ни причем.
— Но ведь я приехал сюда с добрыми, честными намерениями и стремился относиться к вам с уважением, а вот что получилось. Я ошибся.
Такого Бомболини уже не мог стерпеть.
— Есть у нас тут поговорка, — сказал он, — и придется вас с нею познакомить: «Если голубь летит с ястребом, то хоть перья у него и белые, но сердце черное». Вот что всегда сидело в вас.
— Я оказывал вам уважение, а вы меня унизили.
— В вас это всегда сидело. Вы же ударили меня кулаком в лицо.
— Ну, это — другое. Я выполнял приказ.
— И разве не вы повернули ручку, пропуская ток через Фабио? И так вам это понравилось, что вы потом не могли от нее пальцы оторвать.